Раскол Русской Церкви в середине XVII века

Замечательно, что проводя в течение 24 лет (до своей смерти) свою церковную реформу, и 24 года проливая потоками кровь русских людей – своих подданных, царь Алексей Михайлович ни разу, ни в каком, даже самом мелком спорном вопросе, не попросил греков хоть чуть-чуть «подвинуться», хоть в немногом уступить, но всегда и во всем был на их стороне, даже когда бывший патриарх Никон (на соборе 1666–1667 гг.) обличал их (см. с. 308), или когда нелепость их утверждений была очевидна. Например, в спорах о перстосложении священнического благословения (см. с. 237) и о сокращенном написании имени Iисус (см. с. 243–246). Разумеется, сам он не мог до такой степени вникнуть в полемику, чтобы в каждом разногласии понять, греки ли правы по существу вопроса, или русские; он просто поддерживал греков во всем ради своих государственных целей и планов. И они прекрасно это понимали, чем и объясняется их поведение в России, например, на роковом для русской истории соборе 1666–1667 гг. (см. с. 313).

Итак, царь Алексей Михайлович решил поручить правку великорусских богослужебных книг и обрядов людям гречески-образованным, то есть грекам и малороссам. Приехавший в Москву (со «свитой» из 30 человек) в 1649 г. за милостыней и торжественно там принятый Иерусалимский патр. Паисий поддержал грекофильские мысли царя (возможно, даже и подтолкнул к ним) и указал русским на их «отступления» от греческих обрядов: двуперстие, сугубая аллилуия, многогласие и т. д. Он называл их новшествами, что относительно большинства этих обрядов было и есть неверно по существу (см. с. 199–249). Патр. Иосиф медлил начинать «исправление» этих обрядов по греческому – якобы «правильному» – образцу; прот. Стефан Вонифатьев, на соборе 1649 г. настаивавший (один против всех остальных отцов собора; архим. Никон и патр. Паисий лично не присутствовали [25, с. 147], подписи Неронова под решениями собора тоже нет [139, с. 85]) на немедленном введении единогласия в русском богослужении, подал на него и архиереев царю челобитную, упрекнув их в небрежении и назвав «патриарха и весь Освященный собор волками и губителями, сказав, что в Московском государстве и Церкви-то Божией совсем нет». Патр. Иосиф подал контр-челобитную на Стефана за его «хулные словеса <…> на соборную и апостольскую Церковь»; цит. по ([31, с. 389]), за что Стефан по букве закона мог быть приговорен к смертной казни. Царь разбирал дело в 1650 г. и приказал патр. Иосифу запросить (среди других вопросов) об этом Константинопольского патриарха; тот высказался за единогласие. Это позволило царю, не ответив на челобитную патриарха и не утвердив решение собора 1649 г., приказать начать введение единогласия в богослужении; таким образом, он полностью поддержал Стефана в тяжелой для того ситуации. Сильно обиженный патр. Иосиф был вынужден издать в 1651 г. указ о единогласии, хоть и не сочувствовал этому делу, как и большинство русских, подозревавших в нем ересь; за многогласие высказался даже Соловецкий монастырь. Однако в этом вопросе реформаторы были вполне правы, и противникам реформы, в том числе патриарху, было нечего возразить по существу дела – многогласие было настоящим «безобразием» (выражение Е. Е. Голубинского), поэтому с его ликвидации и начали. Одобряли введение единогласного пения и будущие учители старообрядчества – Аввакум, Неронов (в Казанском соборе которого уже давно все службы пелись единогласно) и другие, из чего видно, что они отнюдь не были противниками любых реформ богослужения вообще. Без сомнения, за единогласие высказался и архим. Никон. Замечательно, что указ 1651 г. молчит о письме и мнении Константинопольского патриарха, но ссылается на постановление почитаемого Стоглавого собора 1551 г. о необходимости единогласия, и даже требует руководствоваться «нашими древними письменными и печатными книгами». Под текстом ясно просматривается недоверие к иноземному учительству.