Расколотая

Я хмурюсь.

– У тебя галстук перекосился. Оставайся дома, Кэм. Ты же не хочешь туда идти. – Умоляю его глазами.

Он поправляет галстук перед зеркалом у нас в прихожей, поворачивается ко мне.

– Что случилось, Кайла? Расскажи мне.

– Ничего. Просто там будет жуткая скукотища. Тебе необязательно идти, беги, пока еще можно.

Он смотрит задумчиво, словно понимает, что я пытаюсь что-то скрыть. Приоткрывает рот, собираясь что-то сказать, но из гостиной выходит отец.

– Вы двое отлично смотритесь, – говорит он.

Я без разговоров надела то, что мне сказали: шуршащее шелковое платье, к счастью, с длинными рукавами. Сидит неплохо. Дурацкие туфли на каблуках. Я такие вообще никогда не ношу, а сегодня мне, возможно, придется быстро бегать, и, если так, их нужно будет снять. От пистолета, пристегнутого к руке, по коже бежит озноб.

– Твоя мать еще не готова?

– Пойду, посмотрю, – вызываюсь я и поднимаюсь по лестнице. Стучу в дверь их спальни.

– Мам?

– Входи, – отзывается она.

– Ты как?

Она пожимает плечами, припудривая лицо.

– Ненавижу эти торжества.

– Почему? Они же устраиваются в честь твоих родителей и в твою честь. – Я повторяю официальную версию и внимательно наблюдаю за ней.

– Я так сильно скучаю по ним обоим. Но сегодня, здесь, чувствую себя марионеткой на веревочках. Это не в честь моих родителей и не в мою. Это в их честь.

– Лордеров?

Она приподнимает брови. Кивает:

– Может, пришло время обрезать ниточки.

Мама удивленно смотрит на меня.

– Может быть, – отзывается она наконец, тяжело вздыхая. – Если бы это было так просто…

– А разве ты не можешь просто сказать, что чувствуешь? Сказать правду? Разве не всегда нужно поступать так, как правильно?

– Знать, что правильно, а что неправильно, это еще не все, Кайла. Я всю жизнь жила, отсекая всякий вздор, отгораживаясь от политики, держась от нее в стороне. Заботилась о людях, которых люблю и которые рядом здесь и сейчас. – Она гладит меня по щеке, и боль ножом вонзается мне в сердце. – Если бы только все так делали.

– Может, иногда здесь и сейчас не так важно, как сделать то, что правильно. Может, люди, которых ты любишь, поймут. – Я понимаю, что слишком давлю, что она начнет задаваться вопросами. Но я не могу не сказать этого.

Она удивленно смотрит на меня:

– Может быть.

– Машина прибыла, – кричит отец снизу.

– Пошли, – говорит мама. – Пора.

Кэм провожает нас до машины.

– Еще не поздно передумать, – говорю я ему.

– Ни за что! Увидимся там.

Наш лимузин – государственная машина, как Нико и говорил, с флажками на капоте. Почетный эскорт из лордеров на мотоциклах спереди и сзади. Отец в благодушном настроении, болтает с Эми. Мама молчалива, глаза усталые, потухшие.

Я безмолвно молю ее: скажи правду. Сделай это! Не вынуждай меня убивать тебя.

Мы приближаемся к воротам Чекерса, и рядом со входом я вижу черный фургон. Служба безопасности. От страха все внутри сжимается. Сейчас они затащат меня туда, обыщут, найдут пистолет и посадят под замок. Наверняка Коулсон не позволит мне пройти через эти ворота, не удостоверившись, что все в порядке, тем более когда он подозревает что-то. Когда не знает, выполню ли я наш договор.

Но, как и говорил Нико, наш лимузин и эскорт проезжают мимо охраны и въезжают в ворота особняка. Едем по Виктори-драйв – усыпанной гравием подъездной дороге, которая огибает лужайку с разбитой статуей.

– Видите это? – спрашивает отец. – Статуя греческой богини здоровья. Разбита вандалами во время мятежей. Их нашли, привезли сюда и казнили прямо на месте осквернения, а ее оставили как напоминание нам о том, за что мы боролись.

Казнили там, на траве. За разбитую статую? Лордеры на это способны. Решимость у меня в душе растет и крепнет.

Мы останавливаемся перед главным входом. Охрана открывает двери, и мы входим в каменный холл. Следуем за распорядителем и оказываемся в Большом зале. У меня перехватывает дыхание. Потолок так высоко и пространство такое огромное, что звук наших шагов утопает в нем. Стены увешаны огромными картинами – портретами мертвецов, наблюдающих за происходящим. В мраморном камине потрескивает огонь, по обе стороны два кресла. Судя по установленным камерам и микрофонам, речь будет произноситься здесь.

Служащий знакомит нас с распорядком дня. Во-первых, в 13.10 – время взрыва бомбы, от которой погибли ее родители, – мамина речь, транслируемая в прямом эфире. Будут присутствовать только члены семьи: отец, Эми и я. Потом будут допущены родственники и друзья, включая Кэма, и мы выпьем чаю.

Во-вторых, в этом году, в честь двадцатипятилетия их гибели, нынешний премьер-министр обратится к нации и избранной кучке сановников. Это произойдет в прилегающем к особняку парке ровно в четыре часа пополудни: точное время подписания тридцать лет назад договора, положившего конец беспорядкам в стране.

Потом мы с Кэмом уедем, а мама с отцом останутся на бесконечный прием и, позже, на обед. Эми, ненормальная, выразила желание остаться с ними.

Но ведь все закончится после первой части, не так ли?

Так или иначе.

Я поднимаю глаза на потолок, такой высокий. Будет ли эхо от пистолетного выстрела?