Расколотое "Я"

Пациент ужасно боится своих собственных проблем, поскольку они его разрушают, и чувствует ужасную вину за то, что позволил врачу вмешаться в эти проблемы. Пациент убежден, что врач тоже будет сокрушен. Со стороны врача нечестно спрашивать разрешения войти. Врач обязан врываться с боем: тогда пациенту не придется чувствовать себя виноватым. Пациент может ощущать, что сделал все возможное, чтобы оградить врача. Врач обязан сказать по-своему: „Я вхожу, неважно, что ты чувствуешь“».

И опять-таки:

«Проблема с шизофрениками заключается в том, что они никому не могут доверять. Они не могут ставить все на карту. Врач должен будет побороться, чтобы войти. неважно, как сильно возражает пациент. Чудесно быть избитым или убитым, поскольку никогда никто не поступит так с вами, если он действительно не волнуется и не может рассердиться. Человек убивает, потому что он действительно хочет, чтобы другой воскрес, а не просто лежал мертвый.

Поначалу любовь невозможна, потому что она превращает тебя в беспомощного младенца. Пациент не может ощутить безопасность такого поступка, пока он не станет абсолютно уверен, что врач понимает, что необходимо, и даст это».

Страх принять что угодно или кого угодно, таким образом, распространяется как па хорошее, так и па плохое. Плохое разрушит «я», а «я» разрушит хорошее.

Поэтому «я» в то же самое время пустое и голодающее. Вся ориентация «я» находится в контексте стремления поесть, однако уничтожая пищу или будучи уничтоженным ею.

«Некоторые люди всю жизнь живут с блевотиной на губах. Можно ощутить их ужасный голод, но они отказываются, чтобы их кормили.

Адская мука видеть, как с радостью и любовью предлагается грудь, но знать, что приближение к ней заставит тебя ее ненавидеть так, как ты ненавидела мать. Это заставляет тебя чувствовать адскую вину, потому что до того, как ты сможешь любить, тебе придется стать способной ощутить также и ненависть. Врач должен показать, что он может ощущать ненависть, но может попять ее, и она ему не повредит. Слишком страшно, если болезнь причинит врачу вред.

Адское ощущение — хотеть молока так сильно, но разрываться чувством вины из-за ненависти, испытываемой в то же самое время к груди. Как следствие этого, шизофреник должен сделать одновременно три вещи. Он пытается добраться до груди, но он к тому же пытается умереть. Третья его часть пытается не умереть».

Мы вернемся к вопросам, затронутым в последнем предложении, позднее. В данный момент мы должны продолжить, остановившись на попытке «я» избежать чего угодно, входящего в него, на случай, что это («я» и (или) объект) будет уничтожено.

Как мы сказали, «я» пытается быть вне всего сущего. Все бытие находится там, а здесь — ничего.

В конечном итоге это даже приводит к положению, когда все, чем пациент является, ощущается как «не-Я». Он отвергает все, чем является, как простое зеркало чуждой реальности. Такое полное неприятие своего бытия делает «ею», его истинное «я» стремящимся к нулю. «Он» не может быть реальным, субстанциональным; он не может иметь действительной индивидуальности или действительной личности. Поэтому, но определению, все, чем он является, проходит под взором его системы ложного «я». Это может заходить за пределы действий и слов и распространяться на мысли, идеи, даже на фантазии и воспоминания. Система ложного «я» — рассадник параноидальных страхов, поскольку ЛЕГКО проследить, что система ложного «я», которая расширилась, чтобы включить в себя все, и отрицается «я» как простое зеркало чуждой реальности (объект, вещь, машина, робот, мертвое), может рассматриваться как инородное присутствие или личность, овладевшая индивидуумом. Его «я» отказалось от участия в этом, система ложного «я» становится, по ощущениям, занятой врагом территорией, контролируемой и управляемой чуждыми, враждебными и разрушительными силами. Что касается «я», то оно существует в вакууме. Но этот вакуум оказывается заключенным в оболочку, хотя, вероятно, поначалу иногда в относительно доброкачественную и имеющую защитные свойства.

«Я чувствовала себя так, словно сижу в бутылке. Я могла чувствовать, что все находится снаружи и не может меня коснуться».

Но это превращается в кошмар. Стенки бутылки становятся тюрьмой, исключающей «я» из всего сущего, тогда как, с другой стороны, «я» преследуется, как никогда прежде, внутри стен собственной тюрьмы. Таким образом, конечный итог но крайней мере так же ужасен, как и состояние, против которого он изначально являлся средством защиты. Таким образом: