Расколотое небо

Свентицкий, выпив рыбий жир, поглядел на Щепкина:

— Ржешь?

Он подошел к окну, оперся руками о подоконник, несколько раз отжался.

Мускулы, как веревки, вздувались на руках.

— Значит, уже здоров! Кормежки бы побольше! Может, попросишь у своих идейных друзей?

— И так кормят как могут! — спокойно ответил Щепкин.

Свентицкий прилип к окну, глядя на улицу.

— Жмет мой любимый Шерлок Холмс… Как увижу его, аж трясет от любви!

Это он о допросчике. Из местной городской ЧК.

Следователь и впрямь был чудной. Совсем мальчишка, лет девятнадцати, в слишком большой гимназической тужурке, явно с чужого плеча, толстоморденький. Когда Щепкин, придя в себя, рассказал ему о смерти Силантьева, следователь, не стесняясь, заплакал:

— Ах черт! Какой человек был!

Теперь следователь приходил каждый день, как на службу, приносил в парусиновом портфеле чернильницу-невыливайку, ручку со школьным пером, большую амбарную книгу, садился в углу за шаткий стол и, уставившись на Леона круглыми желтоватыми глазами, начинал небрежно спрашивать. Флотский наган в черной кобуре, который болтался у него на заду, казался лишним. Леон сначала не принял его всерьез, даже попробовал наорать, однако парень оказался твердым орешком. Глядя в упор сразу озлевшими глазами, сказал:

— Если вы спасли нашего товарища Щепкина — это еще ничего не значит! Может быть, у вас задание такое было: спасти и войти к нам в доверие… И вы, товарищ Щепкин, не ерзайте; это моя работа!

— Работать — работай! — сказал Щепкин. — Только зачем же его оскорблять?

— Разве я оскорбляю? — Парень (фамилия его была Молочков) неожиданно улыбнулся, и, казалось, сразу же засмеялось в нем все: веснушки засмеялись, короткий толстый носик весело вздернулся, щербатые зубы запрыгали: — Из зверинца павлин сбежал. Хозяин зверинец бросил — кормить нечем! А он удрал. Всей чекой павлина ловили. А его флотские съели. Одни перья остались. Хотите — подарю?

Он вынул из кармана длинное мятое перо с сине-зеленым глазком, пустил его по палате. Свентицкий поймал перо, раскланялся:

— Это, конечно, скрасит мне жизнь! Мерси!

Молочков тут же спросил у Свентицкого:

— Сколько стоило обучение на диплом пилота в летной школе Российского аэроклуба в тринадцатом году?

— Тысяча рублей, — растерянно сказал Свентицкий. — А что?

— Откуда же вы их взяли, Леонид Леопольдович? — спросил он. — Это ведь сумма! На эту сумму не менее двух сотен коров купить можно было. В предыдущие времена — целый капитал! Кто за ваше обучение платил?

— Отец платил, — сказал Свентицкий.

— Свентицкий Леопольд Романович? — сказал Молочков. — Так я понимаю? Паровые мельницы в Саратове, продажа муки оптом и в розницу, поставка сортовых семян и молотилок?

— Откуда это вам известно? — спросил Свентицкий.

— Любопытно же, — сказал Молочков.

— Э-э-э… простите… — Свентицкий смотрел просительно. — Меня, видите ли, мучают сыновние чувства… Как с папашей?

— А что ему сделается? — вздохнул Молочков. — Живой.

— Гран мерси! — сказал Свентицкий. — Нельзя ли подробнее? Зов крови.

— Нельзя, — сказал Молочков. — Вот вы лучше скажите, не говорил ли при вас подполковник Черкизов вот о чем: откуда отряд будет получать боеприпасы? Прямо из Ростова, из Новороссийска или из Энзели?.

— Кажется… через Новороссийск! Не помнишь, Даня?

— Он при мне не говорил, — отвечал, подумав Щепкин. — Но писарь накладные в Новороссийск отправлял…

Молочков перебивал, записывая в амбарную книгу сведения. Сдувал с пера волосинки, строчил, чуть высунув от старательности кончик розового языка. Со стороны взглянуть — не грозный чекист, старательный школьник катает под диктовку упражнение на суффиксы.

Вчера Молочков не появился.

И это встревожило Свентицкого.

— Эх, картишек нет! — сказал он. — Судьбу бы спросить! Что ждет впереди некоего Свентицкого? Может, как проклятого отпрыска — стенка?

— Брось, — поморщился Щепкин.

— Свечку не забудь поставить… — вздохнул Свентицкий. — За упокой души раба божия грешника Леонида. Хотя, в общем, мне-то плевать! Все было у меня: в небесах наподобие птицы феникс парил, вина лучшие жрал в свое удовольствие и даже сверх него, девы меня обожали, а мадам Ренэ (которая тебе даже не померещится) лично орошала мою грудь светлыми парижскими слезами после посещения ресторана «Максим»… Всего и содрала — триста франков! Но зато антраша демонстрировала, что наш высший пилотаж! С препарасьонами, фуэтэ и пением национального гимна без пеньюара.

Он кривил рот в ухмылке, но глаза его были непривычно серьезными.

— А в чем твоя вина? — сказал Щепкин. — При революциях ты в России не был… Ну, сын… Ну, офицер! И все?

— Была бы голова, а вина найдется, — сказал Свентицкий. — Я ведь, мон шер, твоим друзьям клятв давать не буду, что за них жизнь положу. Я никому клятв не давал. Даже самому себе. Однако, ежели замолвишь словечко, с тобой останусь. Сапоги там чистить, самовар ставить, за «мерзавчиком» сбегать. Я способный, научусь…

— Заткнись! — тихо свирепел Щепкин.

— Смех смехом, — опустил голову Свентицкий. — А ведь и вправду, что со мной будет?