Расколотое небо

— Тут еще были сведения от товарища Силантьева: на острове — база морской авиации, летающие лодки, шесть штук. И под Кизляром, вот здесь, — он ткнул в карту, — тоже аэродром.

— А вы Силантьева знали? — удивился Щепкин.

— Храбрый был человек… — вздохнул Туманов. — Ничего не боялся. Как он из Батума в Астрахань добрался, никто не понимал. Приходил, спрашивал, нельзя ли отсюда в район Баку воздухом листовки для англичан переправлять.

— Какие листовки?

— Не все же британские матросы покорны офицерам. Многие уже соображать начинают, против кого их воевать привезли. Вот для них здесь, в Астрахани, и печатаются листовки на английском. Потом как-то переправляют. А воздухом у нас не выходит. Расстояние… А как его схватили?

— Тиф прихватил. Он у калмыков в юрте отлеживался. Кто-то из богатеньких выдал.

— А ведь он к вам шел, — сказал Туманов. — В штаарме встревожились. Слухи пошли, что в отряде у вас чуть ли не полсотни машин. Так он по льду, по кромке, один ушел… Глупо как! Не повезло…

7

К апрелю в отряде Черкизова, который уже перебазировался на новую станцию, собралось шестеро разысканных в пехотных полках пилотов. Среди них прибыл и барон Тубеншляк. Удивленно уставился на отощавшего Черкизова, еще не снявшего повязки с головы:

— Кто же это тебя так, Витюша?

Черкизов в подробности входить не стал. Было стыдно: нанюхался кокаину в ту чертову ночь, проболтался. Не скользни граненая бутылка вдоль виска, лежать бы ему в могиле. Единственное утешение — по весне казаки наткнулись на два тела в степи, видно, люди замерзли. Весеннее тепло разъело тела до неузнаваемости, но Черкизов, услышав, решил: они.

— Ну-с, Щепкин — этот быдло… — не удивился барон. — Но Леон?! С ним?!.

Черкизов рассуждать над тонкими движениями душ беглецов не стал, не до того было. Из штаба только что пришло известие: едут британские авиаторы, дабы своими усилиями споспешествовать скорейшему разгрому красных войск. К их приезду Черкизов был готов: новенькие «де-хэвиленды» и «сопвичи» уже извлекли из ящиков, собрали, проверили моторы, даже порулили немножко. Но взлетать никто не решился, земля была еще влажной и вязкой.

Черкизов не хотел ударить лицом в грязь перед шеф-пайлотом Лоуфордом. Выбрал в поселке три самых богатых дома, приказал хозяевам приготовиться к приему именитых постояльцев, блюсти в домах чистоту, исполнять все желания мужественных героев. Хозяева приказ поняли по-своему. В трех дворах начали предсмертно вопить свиньи, которых кололи на угощение, из погребов выкатывали бочонки недурного местного вина, потрошили кур…

В утро, когда должны были приехать британцы, блистающие свежим лаком аппараты повыкатывали из авиационных палаток, выстроили крыло к крылу в линейку. Обслуга застыла в шеренге по двое вся трезвая.

Русские авиаторы на этот случай припарадились, поскидывали кожаные, промасленные тужурки, надели френчи. Тубеншляк был в белых перчатках, желтом, как апельсин, шлеме, небесно-голубом, сшитом по заказу мундире неизвестного рода войск.

— Ты бы, Митя, того… — сказал Черкизов. — Что ты как попугай? Что у тебя хаки нет?

Тубеншляк обиделся, краснея, сказал:

— А, пошли вы все… Не нравится, могу и уйти!

— И уйди, Митя, уйди, — мягко сказал Черкизов.

Тубеншляк выругался и вправду ушел.

С утра на мачте, где обычно болтался полосатый мешок для измерения направления ветра, подняли трехцветный флаг Российской империи, на крыльях аппаратов тоже были трехцветные русские знаки, и, глядя на них, Черкизов подумал, что все настолько напоминает предвоенные дни, что кажется, не было ни германского фронта, ни революций, ни бесчисленных бегств и отступлений.

От влажного запаха земли, ясного синего неба, громких команд настроение у Черкизова поднялось, даже головная боль, которая его теперь мучала постоянно, исчезла, и он почувствовал себя сильным и молодым.

Оглядев аппараты, пилотов возле них, посыпанную белым песком полосу, по которой он поведет гостей, толпу сельчан, белые платочки и черные картузы которых виднелись вокруг аэродромной площадки, Черкизов решил, что все готово, приказал штабс-капитану Марвину следить за порядком и сел в староватый, но чисто вымытый автомобиль. До станции, где должен был остановиться поезд, было с полверсты, и Черкизов надеялся обернуться быстро.

Покачиваясь на подушках автомобиля, который бойко катил по еще не оттаявшей дороге, он весело думал о том, что с британцами нужно сразу же постараться наладить дружеские отношения, приветить и что от этого может многое измениться в его судьбе.

Сойдя с автомобиля у желтого станционного здания, он пожалел, что не догадался здесь выстроить почетный караул. Однако для почетного караула нужен был бы оркестр, а оркестра не было. И Черкизов решил, что ничего, сойдет и без караула.

Из здания вышел сонный, пухлый с перепою железнодорожник, сказал, что поезд уже на перегоне. Черкизов посмотрел на его сизую рожу: в волосах торчал пух от подушки. Брезгливо морщась, приказал спрятаться и не портить своим видом торжественность встречи.