Расколотое небо

Восемнадцатого мая англо-русская эскадра по тревоге тоже снялась с якорей и двинулась на северо-восток Каспия.

Коммодор Норрис, сэр, был вне себя. Стоя на мостике на ночной вахте, сигнальщик Коллинз видел, как коммодор нервничает, шагает яростно туда-сюда, склонив щекастое лицо и бурча под нос невнятное.

Меж тем причин для недовольства, кажется, не было. Эскадра шла ровно, двумя кильватерными колоннами, в ночи были видны слева и позади «Президента Крюгера» огненные факелы из труб, густой дым стлался над покойным морем.

Только когда на мостик поднялся, позевывая, русский старик — каперанг и начал осведомляться у коммодора о положении дел, Коллинз услышал то, что объяснило бешенство коммодора. Оказывается, эскадра идет на Александрово-форт, близ которого в бухте расположился весь красный флот, пришедший от Волги. Дней десять назад красные передвинулись, неожиданно для коммодора, с рейда к форту, высадили большой десант, захватили форт и флотскую радиостанцию. Посыльное судно «Лейла» с курьером генералом Гришиным-Алмазовым на борту, не подозревая о случившемся, связалось с фортом и получило ложное сообщение, что в форту все спокойно. Засим красный эсминец спокойненько вышел навстречу «Лейле», взял ее на абордаж. Курьер успел застрелиться, но документы, которые он вез для адмирала Колчака, и личное послание Деникина оказались в руках у красных.

И самое позорное: обо всем этом он, Коллинз, узнает только сейчас, когда тайными путями из Астрахани в Баку были доставлены большевистские газеты, в которых красочно и с подробностями описано пленение «Лейлы».

Поскольку разведка не обнаружила большевистских судов ни на рейде, ни в северо-западном секторе моря (торпедные катера прочесали тщательно), коммодор полагает, что вражеский флот все еще стоит близ Александрово-форта, и теперь намерен незамедлительно обрушить на него всю свою огневую мощь.

С этим надо покончить раз и навсегда!

Английский флаг должен твердо стоять на берегах Каспия, дабы всем было ясно: британские моряки здесь не для того, чтобы терпеть дерзостные вылазки большевиков!

Коллинз, прислушиваясь, тревожно оглядел эскадру.

Она шла с погашенными огнями, но факелы из топок время от времени вырывались в темень, и тогда казалось, что по морю медленно и тяжело движется россыпь тревожных, багровых костров.

С шипением разрезая воду, вдоль борта «Крюгера» прошел торпедный «торникрофт», с него на ходу прокричали в мегафон, что на канонерке «Ардаган» повредилось рулевое управление. Коммодор ответил, что канонерка должна следовать, управляясь машинами, если отстанет, командир будет расстрелян.

Коллинз покосился на белое от бессонницы и злости лицо коммодора и подумал: «Таким я его еще не видел…»

Под утро, когда Коллинза сменили на вахте, он не пошел в кубрик, двинулся к баковому орудию. Возле того хлопотал расчет. Проверяли элеватор, который, гремя, поднимал из люка тяжелые, поблескивавшие в сизом рассвете снаряды. На брезенте у орудия уже лежали два фугаса, похожие на тупорылых свиней.

Артиллеристы оглянулись на Коллинза, сдвинулись вокруг него: сигнальщик всегда приносил новости, на мостике услышишь многое из того, что неизвестно в кубриках.

Коллинз хмуро рассказал о том, что им предстоит расстреливать красные корабли на дистанции. Артиллерия у тех слабовата и против новых дальнобойных орудий, которыми вооружена почти вся эскадра, бессильна. Если русские попытаются выйти в ближний бой, по их кораблям ударят торпедные катера, не подпустят. Словом, стрельба предстоит легкая и безопасная, почти как на учениях.

Артиллеристы молча слушали. В синеватом свете утра эскадра уже обозначилась четко, серые металлические жуки ползли, как по стеклу, по ровному морю. Вдали по дуге шли от горизонта четыре торпедных катера, из-за бурунов были видны только низкие рубки.

Роса уже обильно выпала, и чудовищной толщины и длины ствол орудия был покрыт ею так густо, что казалось, сталь потела. Мокро блестели и угрюмые лица английских артиллеристов.

Подошел боцман, за ним принесли оплетенную бутыль, корзину с мягкими, посыпанными солью сухарями. По традиции перед боем матросы получали по двойной чарке ямайского рому.

Когда выпили и захрустели сухарями, а боцман отправился к пулеметчикам на ют, Коллинз спросил тихо:

— Так что будем делать?

Артиллеристы молчали, только коренастый наводчик, пожилой и лысоватый Шер, служивший на флоте уже третий десяток, сказал:

— Я еще жить хочу.

— Они тоже… — сказал Коллинз.

— Уйди, — попросил Шер. — Не сбивай парней. За это знаешь что будет?

Он выразительно кивнул на рею и провел по горлу ребром ладони.

— Подвесит коммодор вялиться на солнышке, как рыбу!

Коллинз ушел.