Расколотое небо

— Прыгай сюда!

Щепкин спрыгнул в траншею. Коняев потащил его за собой, усадил.

— Сиди!

— Кто с Тумановым? — просипел Щепкин, указывая на небо рукой.

— Чего? Пулеметчик мой! Лучший! Гегешидзе! Да ты не туда смотри — туда!

Коняев повернул голову Щепкина. Тот вгляделся, всхлипнул от бессильной ярости. Со стороны противоположного берега на высоте в полверсты шли три песочного цвета машины. Один верткий, стремительный истребитель «сопвич-кемль» и два громоздких, тяжелых с экипажем на два человека каждый — «де-хэвиленда».

— Второй раз летят! — крикнул Коняев.

— Зачем он? Ах какой дурак! — просипел Щепкин.

— Кто?

— Туманов…

В небе начиналась страшная воздушная игра. «Сопвич-кемль» вырвался перед «де-хэвилендами», смело пошел на желтую машину Туманова. Из блеклости небес пришел сухой, резкий звук, словно разом дружно затрещали кузнечики.

Щепкин стиснул зубы, из прокушенной губы текла кровь, но он не замечал этого. Глаза резало, но он смотрел и смотрел, стараясь ничего не упустить.

«Кемль» мелькнул сверху машины Туманова, заложил вираж на новую атаку. Туманов это понял, начал разворачиваться навстречу. И тут разом на «де-хэвилендах» начали бить пулеметы. Разворачиваясь, Туманов подставил им брюхо машины. Они просто расстреливали его.

Щепкин в отчаянии зажмурился. Когда открыл глаза, три аппарата с российскими знаками на крыльях спокойно выстраивались в круг. «Эс-и-файфа» в небе не было. Откуда-то издалека пришел глухой звук, словно лопнул пузырек. Коняев, висевший на бруствере и смотревший в сторону, спрыгнул на дно траншеи, сказал:

— Все.

Щепкин хотел встать, идти, бежать. Но сладкая тошнота подкатила к горлу, тьма ударила по глазам, и он понял, что сейчас снова уйдет в беспамятство.

…Снова очнулся он ночью, лежал на земле, на войлочной кошме, укрытый чьей-то шинелью. Рядом горел небольшой костер. У колодца мылись, обливаясь из ведер, красноармейцы. Сруба колодца не было, они вытаскивали воду из черного провала на веревке. И вообще вокруг ничего не было, только невысокие, сровненные почти с землей груды праха обозначали место, где стоял дом. Земля во дворе была рябой от осколков.

Коняев сидел у костра и зашивал гимнастерку. Щепкин посмотрел на него.

— Очухался? Умница! — сказал Коняев.

— Что… было?

— Много было, — сказал Коняев. — Измесили бы нас, кабы б не окопы. Я, знаешь, еще по германскому фронту землю уважаю. И на этот раз не подвела! Положили мы тут их много, но и нас разложили — будь здоров! У меня от полка девяносто шесть человек осталось… Завтра, выходит, все и решится! Не придет подмога — ляжем все тут!

Щепкин смотрел так, что Коняев и без слов понял суть вопроса.

— Ничего от ероплана твоего не осталось, друг-товарищ… — сказал он. — Так… одна видимость. Ошметки.

Он вздохнул, порылся в карманах, вынул серебряный портсигар Туманова.

— Ребята из колодеза выудили… Видать, уронил он его. Возьми! Это ваше… А тебе, летун, сматываться в Астрахань надо! Я уже раненых и убитых для похорон отправил с обозом. И тебе коня дам!

— Ты мне пулемет дашь! — сказал Щепкин.

21

Пусто было на астраханском аэродромном поле. Пилоты и мотористы отбыли на передовые. Латыш Геркис скучно ругался с Глазуновым, злясь, что сидит без дела и ждет налета, которого все нет и нет. А тут еще ударила непогода, мутная мгла закрыла небо, в воздухе почти весь день реяли тучи острой, мучнистой пыли. Однако к вечеру клубящееся месиво над городом раскололи молнии, пролился буйный теплый дождь, поутихло.

Глазунов почесал затылок, уставился в темнеющее небо:

— Как думаешь, прилетят сегодня британцы?

— Не-а… — сказал Афанасий.

— Я тоже так думаю! Как вы насчет путешествия в баню? Давно парились?

— Не упомню, — сказал Афанасий.

— Худо. Знаешь, кто есть главный враг советской власти? На данном этапе?

— Мировой капитал? — вспомнив споры, сказал Афанасий.

— А вот и нет! Обыкновенная домашняя вошь! От нее народу погибло больше, чем от вражеских пуль. Потому что есть такая чертова хворь: тиф-сыпняк! Болел?

— Не приходилось.

— А я болел! — Глазунов погладил голый череп. — Все волосья вылезли от тифу, а был я парень очень даже кудрявый! Не веришь?

— По-моему, вы как родились лысым, так и живете, — сказал Афанасий.

— Никто не верит! — огорченно покачал головой Глазунов.

Собрав вехотки, мыло, две пары чистого глазуновского белья, они бодро зашагали по улицам. Афоня вертел головой во все стороны: куда ни смотрел — все было интересно.

Город, промытый ливнем, распластался на островах, меж ними над гнилой водой висели узкие мосты. Глазунов тыкал пальцем в стороны, объяснял, где какая протока.

Шли долго. Городской кремль был виден, как ни повернешься. Над его гранеными башнями реяли чайки. Алым пятнышком над шатровой крышей светился красный флаг, подсох уже видно. Сизые тучи уходили, бугрясь, на закат. Ветер стал чистым.