Расколотое небо

— Ну вот. Значит, опять попрут! Я так полагаю, что они опять и свою речную флотилию пригонят. С артиллерией у них сытно! Да еще новую батарею волокут! Слушайте, летуны, давайте-ка мотайте отсюдова! А? А то еще расшибут вашу птичку, мне потом в штаарме голову сымут. Что не сберег. Ну, а там скажите, сами знаете что. Резерв пускай шлют. Пушки.

— Не говорите глупостей. Батареями на том берегу мы и займемся… — возразил Туманов. — Патроны под «виккерс» есть? У нас одна лента!

— Цинки четыре найдем, — сказал Коняев обрадованно. — Ну, хлопцы, не знаю, как и кланяться! Меня пехтура ихняя не беспокоит. Меня, понимаешь, орудия ихние беспокоят. Не дадите из них палить, в ноги поклонюсь… Барана зарежу! Спирту дам!

— Вы что, на базаре? — обиделся Туманов.

— Ладно тебе! — оскалился тот, хлопнул обрадованно его по плечу.

С противоположного берега пришел истошный вой, просверлил воздух. В Волге встал черный столб разрыва, выплеснул густой ил, камни, разметал воду.

Туманов посмотрел в сторону реки, поправил тугой галстук под тужуркой, кашлянул:

— Полагаю, ждать нечего.

— Может, мне пилотировать? — спросил Щепкин.

— Нет уж, Даниил Семеныч! — отказался Туманов. — Стрелок из меня никудышный. А вы памятник купца Битюгова лихо расстреливали! Так что будьте любезны!

…На этот раз Туманов набрал по спирали сразу же большую высоту, посмотрел вниз. Колонна уже раздробилась на несколько потоков, они растекались по оврагам. В балочке поодаль стояли уже снятые с передков четыре орудия, все одинаково задрали стволы, за ними сгрудились телеги, зарядные ящики, суетилось множество солдат. Орудия выбросили дымные языки, дернулись. Четыре разрыва встали у наших траншей, видно было, как поднялся пыльный прах над ними.

На бугре перед батареей стояло с биноклями несколько человек, от них шла цепочка солдат до орудий. Щепкин понял: корректируют стрельбу, передавая поправки из уст в уста батарейцам. Туманов обернулся на него, посмотрел, как он ворочает, примериваясь, «виккерс» с дырчатым стволом на вертлюге, в слюдяных его очках бликами плясало солнце. Ствол пулемета упирался в закраину кабины. Туманов понял, что при атаке надо будет наклонить «эс-и-файф», так Щепкину стрелять будет удобнее. Примериваясь, он так и сделал. Щепкин одобрительно помахал перчаткой.

Ушли далеко в сторону, плотно прижавшись к земле, кренясь влево, нацелились на бугор с корректировщиками. Рассмотреть особенно ничего не рассмотрели: бугор быстро унесся под крыло. Но почувствовали, как заметно тряхнуло машину, когда ударила недлинная экономная очередь Щепкина.

Туманов выровнялся, пошел по кругу. Радостно оглянулся. Корректировщиков с бугра как ветром сдуло. Солдаты бежали назад к орудиям. Черным крестиком распластался на песке человек. После нового захода, когда Щепкин стрелял до тех пор, пока лента не кончилась, от орудий разбежалась и прислуга, попадала на землю, заползла в кусты сухого ивняка. Кто-то все-таки там, внизу, не растерялся. С двух телег, стоявших в выбоине, застрочили пулеметы. Туманов прижал аэроплан еще ниже, ушел за Волгу.

На земле их повытаскивали из аэроплана красноармейцы, орали, начали качать.

Туманов рассерженно закричал:

— Товарищи! Товарищи! Нам же опять лететь! Не мешайте!

Долили в бак бензину из бочки, поднялись снова. Сверху по Волге двигалось три белых парохода с войсками. На правом берегу засуетилась пехота, посыпалась к плотам и лодкам. Начинался еще один трудный день боя за переправу…

Ночью Туманов не мог заснуть, бродил по двору у домика бакенщика, смотрел на звезды, слушал, как мнутся кони. Щепкин не выдержал, вышел за ним. За день пришлось взлетать одиннадцать раз, от усталости дрожали руки, но спать Щепкин не мог. Он знал: что-то неуловимое произошло сегодня. Туманов, маленький, смешной, стал ему близким. И то же чувство, наверное, испытывал и Туманов, потому что ласково сказал:

— Вы бы спали, Даня… На меня не смотрите!

— Что с вами?

— Смешно, конечно… — тихо вздохнул Туманов. — Я ведь человек не суеверный. Только давит что-то. Я вас очень прошу, если что, у меня в Воронеже знакомая есть. Язык французский преподавала в женской гимназии. Зовут Мария Васильевна Донских. Напишете ей?

Во тьме голубизна ушла из глаз Туманова, они казались прозрачно-черными, глубокими до бездонности.

— Бросьте вы это, — сказал Щепкин.

— Брошу… — усмехнулся Туманов. Раскрыл портсигар. — Угощайтесь! Последняя!

Папиросу они выкурили поровну, затягивались терпким, вкусным дымком. Туманов защелкнул портсигар и зачем-то швырнул его в колодец. Вода громко булькнула.

— Это зачем?

— А он мне больше не нужен!

Щепкин, на выдержав, начал выговаривать Туманову. Тот слушал виновато, похрустывал пальцами, и Щепкин впервые обратил внимание на то, какие красивые у него руки, небольшие, с изящными длинными пальцами, музыкальные.

— Вы еще на моей свадьбе на рояле играть будете! — сказал он.

— Что?! — тихо засмеялся Туманов. — Ненавижу рояль! Меня, знаете, силой играть учили. Пороли даже!

Заскрипела дверь домика. В шинели внаброс вылез Коняев.

— Вы чего шатаетесь?

— А вы чего?