Расколотое небо

Крепче фортов и беспрерывных траншейных линий разделило две силы огромное гиблое пространство, по которому только летом можно пройти, да и то не везде. Каспий замерз крепко, Волга тоже стояла во льдах: ни выйти на судне в море из дельты, ни пробраться к ней с юга стало невозможным.

Что творится в Баку, на персидских берегах в Энзели, в форте Петровском, в Астрахани почти не знали. Из последних сведений, добытых еще в начале зимы, было известно, что крупные английские силы бывшей мессопотамской армии двинулись из Энзели на Красноводск, форт Александровский, на Петровск. Экипажи белых кораблей усилены английскими моряками.

Главное командование Красной Армии из Серпухова телеграфировало в Астрахань: «Из донесений, присланных за последние дни с Каспийско-Кавказского фронта, усматривается, что боевая работа на фронте почти прекратилась, соприкосновение с противником утеряно, и даже дальняя разведка в одном из направлений не обнаружила его…» Ставка требовала точных сведений, но как добыть их?

Вспомнили и о красном авиаотряде, зимовавшем на севере далеко от Астрахани. Решили пустить в работу авиаторов. Красвоенлеты были подняты по тревоге. За несколько часов погрузили в эшелон старые, не раз битые аппараты, двинулись на Астрахань, еще не зная, что будут делать. Только по категоричности и строгости приказа понимали — предстоит что-то срочное и трудное.

Эшелон сначала пошел ходко, но шел так недолго. На середине пути оказалось, что ни угля, ни дров для локомотива на дороге не запасено, заправляться топливом негде, к тому же из-за постоянных заносов паровоз тянул туго, жрал дрова сверх всяких расчетов.

На восьмой день путешествия ударила такая густая метель, что эшелон, потыкавшись в заносы, пробуксовав на рельсах, застрял окончательно и бесповоротно посередине голого, смертного пространства. Ночь мело, наутро ветер спал, но зато мороз стянул снега такой твердой ледяной коркой, по которой запросто можно было ходить не проваливаясь.

Еще солнце не проглянуло, а комиссар отряда, он же механик Нил Семеныч Глазунов, надел тулуп, валенки, закутался драным шарфом, побрел от эшелона вперед, хрустя ледяной коркой.

Провода нелепо свисали с цепочки столбов придорожной телеграфной линии, буран оборвал всякую связь с Астраханью. Только по горбам насыпи да столбам можно было понять, что железная дорога здесь, под ногами, да еще в одном месте, впереди, сугробы посдувало, и на черной проплешине ржаво выделялись полоски рельсов.

Глазунов угрюмо пробурчал под нос весьма неодобрительные слова, повернул назад, к составу. Над локомотивом выбивался редкими клубами дым. Будка паровоза была покрыта толстой наледью, даже с шатунов свисали грязные сосульки. Перед локомотивом визжала пила, стучали молотками мотористы, ладили клин из тонкой листовой стали и шпал, чтобы навесить его спереди локомотива, наподобие снегового очистителя. Насчет клина придумал сам Глазунов, полагая, что, когда поезд двинется, он начнет разворачивать и раскидывать снеговище с рельсов. Но как его сдвинуть и чем — задача!

Вид состава по понравился Глазунову. На платформы, где стояли бочки с бензином, касторовым маслом, ящики с разобранными аппаратами, понамело снегу; в теплушке с верстаками и ремонтным инструментом мотористы, греясь, развели ночью такой огонь, что прожгли крышу и стенку, огонь сбили, но горелые доски и жесть коробились, открывая темное нутро; в жилом классном вагоне поставили вчера дополнительные буржуйки, теперь из всех почти окон торчали жестяные трубы, плевавшиеся копотью и дымом, — там жгли всякий хлам.

Было раннее утро, народ еще спал, кроме тех, кто занялся стругом, да еще кашевара: тот плясал от холода у полевой кухни, стоявшей на платформе, и грелся, прижимаясь к ней спиной в дранье. До Глазунова доходил вкусный звук булькающего кулеша, запах пшенки.

Звякнула дверь в тамбуре, на снег выскочил маленький обнаженный по пояс и босоголовый человек в синих бриджах, начал делать гимнастику по Мюллеру. Крякал, приседал, подпрыгивал. От теплого, крепкого тела на морозе шел парок, оно сизело на глазах. Глазунов даже поежился под тулупом. Командир авиаотряда Туманов занимался таким образом каждое утро, не глядя на погоду.

Туманов, стуча зубами, прыгнул в вагон.

Когда Глазунов заглянул в командирское купе, тот был уже в теплом свитере и кацавейке на козьем меху. Морщась, скреб бритвой сизый подбородок, глядясь в зеркало. Вежливо подмигнул:

— Прошу вас… Садитесь… Кипяточку?

На столике парил чайник. Глазунов плеснул в кружку кипятку, порылся в карманах, где звякали болтики, винтики, ключи и шайбочки (механик имел пристрастие подбирать всякую металлическую мелочь), выудил матросский ржаной сухарь с крупинками соли, разломил пополам.

— Где дрова для паровоза достанем, комиссар? — скосил голубой веселый глаз Туманов.