Расколотое небо

— Почти все элементы вы, мсье, уже выполняете лучше меня…

Щепкин обрадовался, но напрасно. Впереди еще были групповые полеты, когда аэропланы шли журавлиным клином, были посадки и взлеты с совершенно незнакомых площадок, специальные занятия по сжиганию аэростатов и воздушному бою.

Французы на тренировках любили застать врасплох.

Щепкин вылетал, чтобы встретиться с одним аппаратом, а на него нападали трое, смотрели, как выкрутится. Ничего, выкручивался…

Между тренировочными боями он сходил в высотный полет на продолжительность. Утюжил небо на «моране» полтора часа на высоте четыре с половиной тысячи метров, замерз до икоты. И когда наконец уже были готовы к боям, в России вспыхнула революция. Французы сразу же стали на всех русских смотреть с подозрением. Полеты прекратились.

Часть офицеров отправили в Париж. Щепкина и Свентицкого оставили в казармах в Шартре. Тут и застало их перемирие с Германией.

Путей домой не было, кроме одного: «добровольно» вступить в этот самый славяно-британский корпус. Вот и вступили.

Силантьев слушал невесело, склонив голову, положив огромные, узловатые руки на колени и время от времени поглядывая задумчиво на Щепкина.

Когда тот закончил, сказал:

— Дела-то у республики, Щепкин, плохие. Можно сказать, трагические дела. Только еще их авиации нам и не хватало.

— Ну, найдется же у наших где-нибудь хоть плохонький аэропланчик… — сказал Щепкин. — Я — готов! Ты только меня к нашим как-нибудь поскорей переправь.

— Переправлять я тебя никуда не буду, — сказал строго Силантьев. — И ты об этом тоже забудь. Придется тебе, товарищ дорогой, служить с британцами и прочей нечистью. Потому что реввоенсовету и командованию той же одиннадцатой армии очень нужно знать, что затевают британцы на Каспии и когда и как попрут на Астрахань, на Волгу. Вкупе с отечественной сволочью. Понял? Волга же что дорога накатанная до самого сердца, до Москвы.

— Почему… Астрахань? — не понял Щепкин.

— Потому что пошлют вас, авиаторов, в основном не к Деникину, не на Дон, а поближе — к Баку. Тут дело такое: англичане нашей контре помогать помогают, но и свои интересы держат. А у них сейчас главный интерес — это нефть, Щепкин. И планы у них простые: свалить республику, а потом спокойненько оттяпать от России Туркестан да Баку. Хлопок там, нефть здесь. И силы у них на это имеются.

— Ты-то откуда знаешь, что именно на Каспий пошлют?

— Я многое должен знать, Щепкин, — усмехнулся Силантьев.

Говорили долго.

Силантьев сказал, чтобы Щепкин не волновался, ждал терпеливо, сам бы ничего не предпринимал. Как только перебазируют отряд на постоянную стоянку, Щепкина найдут и скажут, что делать дальше. На всякий случай приказал запомнить два адреса: в Ростове и в Баку.

Когда Щепкин собрался уходить, Силантьев сказал:

— Погоди-ка!

Громко позвал:

— Манана!

Из дому вышла полноватая женщина лет под тридцать: с круглым красивым лицом, розовыми губами, смотрела спокойно, кутаясь в белую шаль.

— Если будут спрашивать, куда ходил, скажешь к ней… — предупредил Силантьев. — Мол, амурное приключение. Мальчишка сюда привел.

— Хорошо. Но не слишком ли много предосторожностей? — удивился Щепкин.

— Я знаю, что делаю, — нахмурился Силантьев. — Десять лет с охранкой при царе-кормильце в кошки-мышки игрался. И ты тоже не хлопай ушами. Ты вот здесь сидишь, а в твоем чемодане уже человечки из контрразведки роются. Такие тут у нас дела… Будь осторожным, парень. Ты нам живой нужен, понял?

Силантьев надел еще невысохшую рубаху, перемахнул через забор в глубине двора.

Щепкин ушел, подождав.

В гостинице он прежде всего взглянул на чемодан и усмехнулся: Силантьев был прав, чемодан был затянут ремнями совсем не так, как это делал он, Щепкин. Конец ремня болтался.

Что они тут могли найти? Смешно.

Щепкин раскрыл чемодан, вытащил и отшвырнул свой комбинезон. Подкладка из овчины за время путешествия отсырела, на поясе помутнела латунная пряжка. Комбинезон был не казенным, сшили вместе с Леоном одинаковые в модном ателье. Слюдяные очки и шлем с пробковыми прокладками и макушкой подарил инструктор, шеф, мсье Годар. Две пары белья, мелочь всякая — все это было сложено небрежно, совсем не так, как укладывал вещи он.

Щепкин разбирал чемодан: электрический фонарик, компас с герметической крышкой, дабы не повредить стрелку, — есть! Специально для авиаторов, на подвязке, плоский альтиметр, величиной с будильник, цепляешь под коленку, поглядываешь, определяешь высоту, — имеется! Пачка давних писем, полученных еще до отъезда, из дому, от бати, путевого обходчика, от сестренки Даши, их он сберег и во Франции, — в целости!

Значит, пришли, принюхались и ушли.

Щепкин неожиданно ощутил крепкий, здоровый голод. Хотелось есть, и было спокойно и весело. Он спустился в ресторан поужинать. Леон так и не объявился, пропал с дамами. Черкизов пришел припухший от сна, подсел к столику, заказал кофе. Щепкин возмутился, что гостиничная прислуга слишком любопытна: рылась в его чемодане.

Черкизов только усмехнулся: