Расколотый берег

– Да ничего. Так, целовались на ступеньках перед моим домом.

– Ну и…

Майкл открыл свои черные глаза, поморгал длинными ресницами, повернулся так, чтобы видеть Кэшина.

– Это был он, – сказал брат.

Кэшина вдруг страшно потянуло закурить. То, что брат – голубой, никак не укладывалось в голове. Когда-то давно Майкл был обручен с молодой женщиной, врачом. Сиб показывала ему фотографии с той вечеринки – тонкая курносая блондинка держит в руке с короткими ногтями бокал шампанского.

– Целовались, и все?

– Задержались допоздна на собрании – до одиннадцати, потом встретились на парковке, зашли ко мне выпить.

– Секс был?

– Был.

– Ты ему что-нибудь рассказывал?

– Нет.

– Ну ладно, – ответил Кэшин. – Бывает и хуже.

Брат снова закрыл глаза; между бровями у него залегли глубокие морщины.

– Он покончил с собой, – продолжил Майкл. – Через день после того, как от него ушла жена и забрала с собой троих детей. Отец у него – судья, учился в юридической школе вместе с президентом моей фирмы.

Кэшин тоже зажмурился, запрокинул голову и стал прислушиваться: тихо гудела электроника, сновали туда-сюда машины, где-то далеко тарахтел вертолет. Он сидел так очень долго, а когда открыл глаза, то увидел, что Майкл смотрит на него.

– Ты как? – спросил брат.

– Нормально, – ответил Кэшин. – Дело-то серьезное.

– Да. Мне сказали, ты приезжал ночью. Спасибо, Джо.

– Не за что.

– Плохой из меня брат.

– Ну, из меня тоже. Может, хочешь с кем-нибудь поговорить? Психиатр нужен?

– Нет. Я у них уже был. Знаешь, сколько денег оставил? Я помог им купить дома в Байрон-Бей, но они-то мне так и не помогли. У меня хроническая депрессия. Ясно и просто. Это не лечится. Что-то там с мозгами, наверное наследственность.

Кэшин почуял недоброе.

– Может, лекарства? – спросил он. – Говорят, от этого дела есть всякие лекарства.

– Толку-то… Когда сидишь на антидепрессантах, не сумеешь работать по шестнадцать часов в сутки, не перелопатишь гору бумаг, не залезешь во все дыры, не сможешь давать необходимые ответы. У меня депрессия совсем другая, не то что вдруг пыльным мешком по голове. Она всегда со мной, внутри. Я работаю, только таким способом можно от нее спастись – не расслабляться, ни единой свободной минуты. Но отрады-то никакой нет! С тем же успехом можно… ну, я не знаю… мыть посуду.

Майкл тихо заплакал, и слезы хрустальными ручейками побежали по его впалым щекам.

Кэшин положил руку на руку брата, но тот даже не пошевелился. Он не знал, что делать, – утешать мужчин ему прежде как-то не приходилось.

– Мне все сразу рассказали: и о фотке, и о смерти Кима, – снова заговорил Майкл. – Я поехал в аэропорт, сел в самолет, пил, спал, снова пил, а потом, когда стало совсем уже хреново, закинулся таблетками. – Слабо улыбнувшись, он попробовал пошутить: – По-моему, я за всю жизнь столько тебе не рассказывал.

В дверях показалась медсестра.

– Пьете? – строго спросила она. – Это очень важно, не забывайте.

– Пью, пью, – откликнулся Майкл. – Как там джин-тоник, не рановато?

В ответ сестра лишь покачала головой. Кэшин заметил, что вид Майкла ей нравится. Она вышла.

– Кто вас сфотографировал? – спросил он.

Брат пожал плечами:

– Понятия не имею. Фоток много получилось – пять или шесть. Наверное, кто-то стоял на другой стороне улицы.

– За тобой или за ним следили. Как думаешь – кто?

Брат опять пожал плечами.

– Когда слили информацию? До того или после?

Майкл пригладил волосы.

– Ты ведь полицейский, я и забыл. После, через день или два. Об этом узнали на собрании, на следующее утро. Собственно, сейчас это уже не важно. Кима нет, моя карьера пошла к черту, двадцать лет работы и все впустую…

– Опасная у тебя работенка.

Майкл вспомнил, как он сам когда-то это говорил, и печально улыбнулся.

– Поехал бы ты к Сиб, пожил у нее, – предложил Кэшин. – Поможешь ее мужу травить розочки.

– Да ладно… Поживу у одной подруги, комнат там хватит. Таблетки попринимаю, пить перестану. Гимнастикой заниматься начну. Выкарабкаюсь.

Братья помолчали.

– Выкарабкаюсь, Джо. Правда, – повторил Майкл.

– Чем тебе помочь? – спросил Кэшин.

– Ничем. – Майкл опустил левую руку. Кэшин осторожно взял ее в свою. – Не знаешь, что такое депрессия, да? – спросил Майкл.

– Нет, – соврал Кэшин.

– Отлично, просто отлично. Значит, у тебя нет нашей проклятой наследственности.

– Ты о чем это?

– Ну, у отца это было, теперь у меня. Может, у всех в нашем роду. У Томми Кэшина – точно. Мать говорила, ты его дом начал ремонтировать. Все мы одинаковые, только он – самый отъявленный. Как будто дом хотел с собой на тот свет забрать.

– А что с отцом?

Майкл убрал руку брата.

– Мать разве тебе не говорила?

– Да о чем?

– Она говорила, расскажет, когда вырастешь.

– О чем?

– Об отце.

– Что об отце?

– Что он покончил с собой.

– А, это… Ну да, знаю.

– Тогда ладно. Слушай, Джо, скажи матери, что у меня все нормально, что это все дурацкая случайность, не рассчитал дозу… Скажешь?

– Само собой.

– Передай ей привет, скажи, завтра позвоню. Сегодня духу не хватит.