Расколотый мир

– Да поняла, чего тут непонятного, – снова проворчала Анежка Витановна, глядя на побелевшее от ужаса лицо тихой, как мышка, девчонки. – Благодетель ты мой.

– Что сказать? – не понял иномирянин.

– Говорю, с радостью, господин, – звонко откликнулась северянка, с остервенением нарезая ножом сало. Нашелся тоже кавалер на ее пятьдесят шесть лет. Потянулась к перцу – руку перехватили. Иномирянин понюхал перечницу, лизнул.

– Яд нет?

– Перец. Приправа. Вкусно будет, – терпеливо объяснила Дробжек-старшая. Он слушал, двигал языком – видимо, пекло, – кривился.

– Не ложить. Плохо.

– Как скажешь, – пробормотала Анежка Витановна и подлила ему в чашку еще самогону.

В дом ввалился кто-то из солдат, что-то заговорил, кидая жадные взгляды на закрутки с мясом. Невысокий, корявенький, молодой совсем, но половины зубов нет. Несколько раз с поклоном произносил «тха-нор, тха-нор», – и непонятно, то ли имя это, то ли должность. Вот опять: «Тха-нор Ориши». Поди пойми их.

Командир вышел, оставив солдата, и тот, только закрылась дверь, схватил со стола кусок хлеба, сала, вгрызся в них. Анежка Витановна едва удержалась, чтобы не перетянуть по грязным рукам полотенцем. Солдат, чавкая, сел на корточки перед Элишкой – та вжалась в стену, и он что-то сказал на своем языке, схватил ее за бедро, пощупал.

– Что ж вы, мужики, все об одном думаете, – устало сказала Анежка Витановна. Взяла банку с самогоном под локоть, в руку – ковригу хлеба, шмат сала, потрогала за плечо солдата. Тот вскочил, замахнулся. Северянка испуганно улыбнулась, поклонилась и протянула ему угощение.

Содержимое банки было опробовано и одобрено, и солдат, схватив еще одну, унесся с подношением в дверь – видимо, чтобы командир не увидел.

– Эх, – расстроенно сказала Анежка Витановна, спешно всовывая в руку девчонки чашку вчерашнего супа, что томился в печи, – как тебя-то угораздило, сердешная?

– Медсестра я, – зубы пленницы выбивали дробь, – муж у меня в леса ушел, и я с ним. Утром на нас напали, почти всех убили. У нас оружие, а их тьма-тьмущая, просто задавили числом. Раненых прямо там добивали, охонги эти их жрали, – Элишку передернуло. – В плен брали только тех, кто был не ранен. Потом бо́льшая часть в сторону ушла, а нас сюда повели. Дым от трубы вашей увидели из леса.

– А муж сейчас где? – Анежка Витановна увидела глаза пленницы и осеклась. – Хорошего ему перерождения. Ты ешь давай, силы понадобятся.

– Я лучше себя порешу, – очень серьезно сказала девчонка.

– Порешить всегда успеешь, – покачала головой Анежка Витановна, накинула на плечи пленнице шаль. – Ешь, грейся, – она прихватила под мышки еще две банки самогона. – До вечера далеко. А я пойду… дров принесу.

Она вышла на мороз; к ней сразу подскочил давешний солдат, уже раскрасневшийся, дернул банку на себя, оглядываясь на сарай. Видимо, распитие алкоголя начальством не поощрялось.

– Так тебе и несла, родимый, – ласково сказала Анежка Витановна. – Вот, бери.

Она протянула вторую банку, и солдат зашагал с ними к костру. А северянка, прихватив широкий поддон на ручке для дров, пошла к сараю. Открыла дверь – на нее обернулся тот самый тха-нор, махнул плетью, крикнул яростно:

– Пошел!

– Дак я дров набрать, – кланяясь, проговорила Анежка Витановна, – не сердись уж, господинчик, дров бы.

И она показала на поддон и поленницу.

Тха-нор послушал ее, плюнул на чистый пол, сделал жест: набирай, мол. И Анежка Витановна потихоньку начала шурудить дровами.

Пленников выстроили на колени у стены уже внутри сарая. По бокам от них стояли по двое иномирян с арбалетами, а их устрашающий командир шагал туда-сюда вдоль шеренги северян и с жутким акцентом вещал:

– Вы все уметь стрелять. Мы взять ваше оружие. Кто учить моих людей, будет жить. Кто отказываться – есть охонг. Понятно? Кто уметь управлять машина, будет жить. Кто знать, как летать, будет жить.

Анежка поглядывала на пленных: стояли они молча, изможденные, замерзшие, связанные. Кто-то смотрел на тха-нора, кто-то следил за хозяйкой дома. Особенно выделялись пара мужиков – они то и дело шевелили руками, словно пробуя веревки на прочность, и похожи были, как братья. Хотя, может, они и были братьями. Иномирянин тоже заметил попытки разорвать веревки, замахнулся, ударил.

– Кто будет бежать, сначала бить, потом есть охонг! – рявкнул он. – Не двигаться!

Северянка снова взглянула на пленных – по лицу одного из мужиков текла кровь. Он дернул щекой, чтобы не лилась в рот, на мгновение встретился с хозяйкой дома глазами, и она, надеясь, что поймет, три раза стукнула указательным пальцем по неприметному бревнышку сбоку поленницы. И, подхватив поддон, полный дров, пошла наружу.

Многое случалось в Северных лесах и на разбросанных по лесам хуторах. Бывало, сбивались разбойничьи банды и приходили грабить честных северян, бывало, шарились в чащах беглые каторжники и преступники. Выходили в сильные морозы к людям стаи волков, да и на медведя-шатуна можно было наткнуться. Это не говоря про расплодившуюся в последние годы нежить.