Расколовшаяся Луна

Молча и прислушиваясь, мы втроём сидели рядом друг с другом на моей кровати, пока дверь ванной не закрылась и в спальне рядом не наступила тишина. Даже храп Пауля не проходил через стену. И вчера он тоже не храпел, когда Тильман и я легли рядом с ним. Его дыхание стало слишком поверхностным, чтобы могло сотрясать горло. Он храпел так же мало, как это делали люди без сознания.

Первую это встретило Джианну, потому что она не ожидала такого. Её глаза потускнели, а руки, которыми она только что ещё нервно перебирала, упали безжизненно вниз. Потом её голова опустилась на моё плечо. Я отодвинулась в сторону и встала, чтобы положить её, растянувшись, на кровать. Тильман тоже встал. Снова его взгляды блуждали по мне, как и бесконечное количество раз в прошедшие минуты. Это не ускользнуло от меня, но я сделала вид, будто не замечала или была слишком усталой, слишком потерянной в моих мыслях и страхе, чтобы реагировать.

Он шагнул к полочке мерзостей Пауля, освободил одного жука-оленя из кошачьего черепа поменьше и вытащил оттуда крошечный свёрток. Не глядя на меня, он высыпал содержимое на полочку и выложил белый порошок, с помощью своей кредитной карты, которую он небрежно достал из кармана штанов, в тонкую линию. Я смотрела на него, при этом скрестив руки на груди.

— Ты, наверное, при всём своём беспокойстве забыла, Эли, — сказал он, сосредоточившись, не поднимая головы. Я встала прямо за ним. — Но мы уснём, когда он придёт. Джианну это уже настигло. Это произойдёт быстрее, чем обычно. Я кое-что сделаю против этого, и ты знаешь что. Я хочу там быть. Я должен там быть. — Он закончил своё дело и склонился над белой линией.

Тебе не надо, подумала я спокойно, подняла руку, положила мои пальцы в полость между шеей и плечом и сильно нажала. Ларс показывал мне эту точку так часто, что я нашла бы её вслепую. Прежде чем Тильман смог вдохнуть порошок, его тело под моими руками ослабело, и он упал на пол.

— Отдыхай с миром, — прошептала я и подложила ему под голову подушку. — Ты тоже недооценил меня. — Я уже в течение нескольких дней думала об этой проблеме, но предусмотрительно не стала о ней говорить.

Потому что Тильман выберет именно то средство, которое в последний раз прекрасно выполнило свою цель. Кокаин — особенно потому, что он ещё сильнее разжигал его агрессивность. Он был идеальным веществом для схватки. Единожды — все равно, что никогда. Дважды, однако, было уже началом зависимости. А у Тильмана были шансы пережить всё это, наверное, лучшие, чем у меня. Я не могла допустить того, что ему это удастся, а потом он соскользнёт в ад наркотиков.

Мои глаза скользили по белой линии. Она выглядела такой безобидной. Слабо переливающейся, чистой, невинной. Это было просто, почти как игра. Один вдох и мозг взорвётся, и тебе кажется, что ты бессмертный — чувство, которое я жаждала сильнее, чем всё остальное. В голове Тильмана образовалось жажда насилия и секса; два чётких желания, не больше. Для страха не осталось места.

— И не вводи нас в искушение, — сказал Колин. Не бояться? Хотеть испытать насилие? От этого я была далеко. Только движение моей диафрагмы, вздутие лёгких — не сильное, скорее естественный, побочный вздох, изменит это. Может быть, а может быть, и нет. Я чувствовала себя уже отравленной после принятия посредственного антибиотика, у меня начинал болеть живот от аспирина и даже чувствовала в себе изменения, когда на языке растворялось несколько гомеопатических шариков. Я не имела представления, что эта штука сделает со мной. Возможно, она меня убьёт, прежде чем Францёз вообще приблизится.

С беззвучным вздохом я смела кокаин кредитной картой Тильмана себе на ладонь, открыла окно и сдула его во влажную, прохладу ночного воздуха. Мне он был не нужен. Я подготовилась к этому своим собственным способом. И мои методы были намного более болезненными и жестокими, чем вздох кокаина. Но они гарантированно не сделают тебя зависимым.

Я поставила контейнер с моими контактными линзами перед собой на письменный стол. В последние дни я их не вставляла, потому что с моей последней встречи с Колином глаза снова стали лучше видеть. Тренировка ещё больше поспособствовала этому. Но сегодня ночью я надену одну из них. Только какую? Я обе погрузила в их новый раствор для хранения, потому что не могла решить. И теперь я снова упорно над этим думала.

Левым глазом я видела гораздо хуже, чем правым. Моя логика говорила мне, что я должна вставить её туда. Но у меня было такое чувство, что мой левый глаз воспринимал больше и интенсивнее, чем правый. Вещи, которые я не могла видеть, а только чувствовать. Он был ближе к моему сердцу, был непригоден для деталей, но незаменим для моих инстинктов. Его нужно оставить нетронутым. Не затуманенным.