Я разговаривал со своим знакомым, философом-правоведом, соглашался с его рассуждениями, умными, глубокими, блистательно соединявшими и практический опыт — он долго работал в милиции — и последние научные теории (речь шла о социальных корнях алкоголизма), а про себя думал: все это так, все это многое объясняет, да что же делать — немедленно, сейчас? Ведь надо же что-то делать!
Бесспорно, и тут, как во множестве других случаев, нельзя надеяться на какой-то единственный метод, на слишком прямолинейные средства. Ко вот я листал старые номера «Прожектора», в которых постоянно повторяется тема борьбы с пьянством, потом спрашивал у рабочих: есть ли результат в такого рода выступлениях? Мне отвечали всерьез, без иронических ухмылок: да, есть. Кто же хочет попасть «в карикатуру»?.. Да и вообще — кто себе враг?.. Иных ответов я не слышал. И не слышал ссылок на человеческую природу вообще, на бесполезность общественного воздействия, на исторические традиции. Мне говорили: «Да, у нас с этим стало строго. Пьют меньше, заметно...»
Мне кажется, такая борьба имеет успех там, где есть действительное общественное мнение, в таком коллективе пьянице трудно, невыносимо жить. И еще — когда есть люди, ведущие эту борьбу не от кампании к кампании, а постоянно, с пониманием значительности и всеобщности этой борьбы.
«От тебя самого все зависит»,— нет, для Ивана Васильевича это не случайные, не бездумно брошенные слова...
С Прокофьевым я часто виделся на заводе, но все как-то мимоходом. Сначала в парткоме, куда он заглянул после ночной смены: нужно было готовиться к итоговому политзанятию, он спешил взять необходимую литературу.
Потом мы встречались в цеху — в ту неделю Прокофьев работал в ночь, днем хлопотал по делам «Прожектора».
Поговорить же, и обстоятельно, мне хотелось, и я сам направился к Ивану Васильевичу домой в субботний вечер.
Он зашел за мной точно, минута в минуту — черный костюм, белая рубашка, несколько торжественное выражение лица: я был уже не просто приезжим журналистом, а его гостем.
Вскоре, пройдя через старый,— оказывается, и в Темиртау есть такие! — сплошь затененный раскидистыми кленами двор, поднялись по прохладной после предвечернего уличного зноя лестнице на второй этаж. Днем раньше я побывал у директора завода и теперь, сравнивая квартиры, особой разницы не заметил — та же полированная мебель, тот же шкаф с книгами, тот же не загроможденный вещами уют. Я познакомился с женой Прокофьева, Аллой Корниловной, красивой крупной женщиной, с уверенными движениями, властным голосом, приветливой улыбкой.
Третьим членом семьи Прокофьевых был Юра, десятиклассник, вернее, почти уже и не десятиклассник, ему оставалось только два-три экзамена.
— Юрий Иванович,— представился он, не моргнув глазом, отвечая на мое рукопожатие. И с этой же, самой первой, минуты между нами возникли отношения, свойственные людям давно знакомым, которые уважают друг в друге независимость мнений, а неизбежные по возрасту расхождения обоюдно смягчают юмором.
Через несколько минут я уже знал, что Юра три года назад закончил музыкальную школу, но будущее связывает не с музыкой, а с Карагандинским мединститутом, он уже побывал там в прошлое воскресенье со своим другом, и не просто побывал, а ухитрился пробраться в анатомку, это не страшно, чепуха...
Вслед за тем я узнал и кое-что о его друзьях, а именно: что две Юрины соклассницы выбрали журфак, а потому хотели бы кое о чем со мной посоветоваться: тут же раздался телефонный звонок, за ним появились и сами девушки, а немного спустя пришли двое ребят, тоже закадычные Юрины друзья.
Так что у Прокофьевых в тот вечер образовалась, надо сказать, веселенькая компания, и не было никакой возможности для обстоятельной и неторопливой беседы; тут заварился извечный нестареющий разговор о вопросах как бы и бытового, и школьного порядка, но одновременно порядка, так сказать, космического — о настоящих людях и мещанах, о добре и зле, о равнодушии и непримиримости — вопросы, которые с малым отличием волнуют шестнадцати-, семнадцатилетний народ всюду, где ни доводилось мне бывать!
Но я заметил кое-какие особенности, характерные, возможно, для таких, как Темиртау, небольших рабочих городов.