Раскрепощение

Я подписалась на это.

Я касалась себя, когда в анкете был предложен именно такой сценарий, и теперь Женевьева и ее команда изо всех сил стараются воссоздать то, что меня возбуждает.

Да. Именно так. Пожалуйста.

Я попросила, и они дали мне это, а в животе у меня все переворачивается от ужаса, возбуждения и неверия, когда я следую инструкциям, оставленным для меня в соседней раздевалке.

Исчезло вызывающее серебристое платье, к подолу которого в баре был прикован взгляд Рейфа. На его месте простая муслиновая ночная рубашка с высоким воротом и скромностью Марии фон Трапп.

Под ней ничего нет, как и было велено.

Мои волосы заплетены в одну свободную косу, перекинутую через плечо.

Я забираюсь на кровать и ложусь на бок, натягивая на себя простыню и одеяло. Затем протягиваю руку, зажмуриваю глаза, плотно сжимаю губы и нажимаю на большую зеленую кнопку.

Лежа там в ожидании, я позволяю себе погрузиться в сценарий, который изложила в своем недавнем брифинге¹² Жаневьева. Переключиться с моего собственного мышления на мышление молодой женщины, у которой, как и у меня, никогда не было секса. К которой, в отличие от меня сейчас, никогда не прикасался мужчина. И которая, в отличие от меня, считает грехом даже думать о сексе, не говоря уже о том, чтобы прикасаться к себе, когда она фантазирует о том, как к ней прикасается другой человек.

Другие люди.

Белина, которой я являюсь сегодня, — молодая послушница, которая серьезно относится к ответственности иметь имя девственной мученицы и намеревается в ближайшее время произнести обеты бедности и целомудрия. Она из тех, кто жестоко ругает себя за эти запутанные, яркие сны о соприкосновении плоти с плотью, когда рано утром сон переходит в бодрствование. Из тех, кто испытывает глубокий стыд за то, что подсознание, которое она тщательно скрывает в течение дня, имеет силу проникать в ее незащищенный сон ночью. Чтобы разрушить ее.

Она из тех, кто ищет искупления за свои непреднамеренные грехи через молитвы. Работу. Размышления.

Кто чувствует, что стыд и желание болезненно и невозможно переплетены. Кто сегодня вечером отдаст свое тело и душу не Богу, а двум мужчинам, которые действуют от Его имени, но выполняют работу самого дьявола.

Боже. Я уже возбуждена. Возбуждена, потому что независимо от того, насколько неправильно, насколько греховно я была воспитана, чтобы верить в это, это в миллион раз греховнее для той Белины, которой я являюсь сегодня вечером.

И, вместо того чтобы избегать этого чувства, подавляя его или, что еще хуже, действуя вразрез ему и отказывая себе, как я делала в прошлом, сегодня вечером я принимаю его. Я прислушиваюсь к каждому слову, которым монахини кормили меня в течение четырнадцати лет, к каждому их предупреждению о грехах плоти, об опасностях мужской похоти для меня и о том, как важно оставаться целомудренной, собираю их охапками и использую как растопку, чтобы разжечь пламя желания, которое я знаю, будет гореть ярко.

Потому что эта сцена станет воплощением моего заветного желания.

Все для меня. Все для моего удовольствия.

Забудьте о дровах.

Я подолью бензина в огонь.

Дверь открывается.

ГЛАВА 20

Белль

Простите меня, Отец, ибо я согрешила.

Опять.

Один только вид этих двоих в полутемной комнате, в одинаковых черных костюмах, которые выделяются только белыми воротничками, заставляет мое тело реагировать так, как, я знаю, не понравилось бы послушнице Белине.

Очевидно, что Рейф привлекает меня гораздо больше — я в полном восторге от него, — но не могу отрицать, что присутствие обоих передо мной воздействует на меня самым лучшим образом. Такого у меня не было во время сеанса с завязанными глазами. Их вид, пока они стоят у двери, наносит сильный удар, особенно из моего положения лежа.

Баланс сил в этой комнате только что стал намного яснее.

На брифинге Женевьева подробно рассказала обо всем, что произойдет сегодня вечером, но я все равно испытываю чувство вины, когда Рейф подходит ко мне. Я чувствую себя немного идиоткой, глядя на него снизу вверх, пока мертвой хваткой сжимаю края одеяла, но хищный взгляд его глаз говорит мне, что ему очень нравится то, что он видит.

— Стоп-слово? — мурлычет он.

— Алхимия, — шепчу я.

Он кивает.

— Хорошо. Итак, Белина, я отец Рейф, а это отец Каллум. Мать-настоятельница попросила нас зайти.

Я ничего не говорю, просто робко киваю. Каллум обходит кровать и встает рядом с Рейфом. Его нахальная ухмылка исчезла. Он выглядит таким же серьёзным, таким же хищным, как и Рейф.

— Ты должна начать свое послушничество в следующем месяце, верно? — продолжает Рейф.

— Да, — выдыхаю я.

Он ухмыляется, его взгляд блуждает по очертаниям моего тела под тонким одеялом.