Распад. Судьба советского критика: 40—50-е годы

А 18 февраля открылось трехдневное, московское собрание драматургов и театральных критиков. Соколова пишет: «Доклад Симонова. Обсуждение. Допрос Юзовского (не выступление, а допрос). В президиуме Софронов, Первенцев, Сурков. Примкнувшие к ним Симонов, Михалков. <…> Главные фигуры для битья, уже определились: Юзовский, Гурвич, Борщаговский»[201].

Основной докладчик был А. Софронов. Его поддерживал А. Суров, в те годы лауреат Сталинских премий, обласканный в «верхах», вскоре изгнанный за дебоширство и пьянство из Союза писателей: «…это не просто космополиты, не просто антипатриоты, а это антисоветская, антипатриотическая деятельность, это контрреволюционная деятельность», — заявлял он, а к концу речи уже говорил о контрреволюционной подпольной организации, о диверсиях и диверсантах, которых надо «выкорчевывать».

Михалков бьет Юзовского за критику «Красного галстука». «Софронов (громогласно): Да кто вы такой, вообще, чтобы разбираться и оценивать? Вы не критик, вы (очень отчетливо) пиг-мей!» Юзовский был небольшого роста, огромная нависшая над ним фигура Софронова, этим криком запомнилась многим современникам»[202].

Леонид Данилович Агранович, бывший на этом же собрании, рассказывал, что, когда вошел в зал и увидел Юзовского, хотел с ним поздороваться, но тот бросился в сторону, как потом понял Агранович, считая себя «зачумленным», боялся кого-нибудь «заразить». В покаянной речи стал путано оговаривать себя, обвиняя себя в том, что, выступая с критическими разборами, посчитал себя сверхчеловеком. Вот на это и прозвучала реплика, но не Сафронова, а огромного двухметрового красавца Первенцева: «Какой он сверхчеловек? Это пиг-мей!!!»

Вишневский в дневнике пишет о Юзовском:

Желтый, худой, низкорослый, некрасивый. Читал он по тексту — неубедительные слова. Его начали перебивать вопросами, он прижимал руки к груди, отвечая, вертелся, спорил. Тянулся к психологам, приводил цитаты. Драматурги кричали с мест: К. Финн, С. Михалков и др. Выступление было малоубедительное, малоприятное…

Юзовский ничего не сказал о группе, о ее духе, программе, делах… Лишь несколько слов о МХАТе, истории с «Зеленой улицей». Юзовский заверил директора МХАТа и резко критиковал, требуя задержки спектакля[203].

Симонов вызвал из Киева Борщаговского для работы в «Новом мире», можно сказать, что их отношения были по-настоящему дружеские. Симонов предупредил Борщаговского, что будет вынужден его заклеймить. Борщаговский на собрание не пошел, хотя от него требовали, чтобы он присутствовал. Впоследствии он писал в своей книге, что Симонов, которого он все равно любил и продолжает любить, пытался цивилизовать разнузданную кампанию, где присутствовал не только идеологический, но и националистический погром. И все-таки в его докладе прозвучали слова, которые каждому из заклейменных могли стоить жизни. «Сколоченная организованная группа, объединенная преступной целью, и вредоносной деятельностью», — изобличал скрывающегося врага Симонов. И если в конце 30-х годов чудовищные эти слова, лившиеся с трибун, были искренни, что не оправдывает произносящих, то теперь и Симонов, и Фадеев абсолютно цинично говорили это, потому что так было надо. Симонов знал Борщаговского и до войны и во время войны и сам взял его на работу в журнал, а Фадеев знал близко и очень хорошо каждого из уничтожаемых.

Агранович, встречавшийся с Симоновым в Переделкине накануне выступления, спросил, как он может участвовать в таком безобразном действе. На что тот ответил: «Лучше это сделаю я, нежели Софронов».

Наталья Соколова, очень внимательно отслеживала все, что говорили о Симонове, и здесь было много личного. Когда-то они учились в Литинституте, он был ее первым мужем. Она записывала разговоры в кулуарах.

«После доклада К. С<имонова>. Обмен репликами.

— Сотрудничает с палачами.

— Он иначе не может. Речь вдет о его голове.

— Скорее о его месте в иерархии. О том, останется у него власть или нет. Один раз спустят по ступенькам — а потом сумеет ли подняться и стать прежним Симоновым?

— Писатель без власти — это его не устраивает.

— Блестящий доклад. Принес минимум вреда, не расширил — почти не расширил круг прорабатываемых.

— Как же, назвал три новых имени. Шкловский, Гельфавд, Мацкин. <…>»[204].

От Грибачева досталось Маргарите Алигер, которой приписали то, что она уходит со столбовых путей советской поэзии и «перепевает» Ахматову. На это тут же появился устный ответ: