Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

– А мне Моисей всякое такое не велел слушать! – довольно смеется Шломо.

– А у меня просто аллергия, – говорю.

– Вот кого бы я запретил – это их! – говорит Шломо. – Как можно на улицах разрешать распевать людям, которые своим богом считают кровожадного монстра: ты читала их главную книгу?! Ты знаешь этот кошмарный момент так называемого преображения возницы перед принцем Арджуной – когда этот возница оказывается их богом, показывает Арджуне свое истинное лицо – и лицо это – лицо зверя, пожирающего плоть, с клыками, с которых стекает кровь! И этому дьяволу они поклоняются как богу! Ведь после этого позволять им распевать все эти их хари, хари – это же все равно как на улицах европейского города позволять распевать «Хайль Гитлер!»

Я говорю:

– Подозреваю, Шломо, что никто из них, в отличие от тебя, первоисточников не читает, и даже не догадывается об этом. Так что тебя опять подвело твое энциклопедичное образование.

– Нет, но как можно, – кричит Шломо, – разрешать на улицах распевать людям, пропагандирующим вот это кровавое кровожадное лицо с клыками и стекающей с них кровью в качестве бога?! А ты в курсе, что в некоторых направлениях индуизма вообще есть прямой культ смерти! И даже поклонение богиням и богам смерти! Если уж верить в существование демонов и сатаны – то вот они! Это же самое отвратительное, что в религиях вообще есть! Я не понимаю, куда смотрит европейская общественность!

Я говорю:

– А я, честно говоря, не понимаю, как христиане, являясь носителями единственной по-настоящему доброй и гуманной религии, умудрились по сути отдать вегетарианство вот таким вот лже-религиям. Парадокс! – говорю. – Христиане, которые знают, что Бог – это добро и любовь, и что в Боге нет никакой тьмы – тем не менее продолжают спокойнейше жесточайше уничтожать животных ради жратвы. А индуисты, у которых вместо бога кровожадный монстр, которые по сути воображают, что бог – это сатана, что бог – это князь мира сего, или, что бог – это жестокая кровожадная природа, – наоборот мяса не едят.

Шломо говорит:

– Вынужден тебя расстроить: язычник Гитлер тоже не ел мяса.

– Подозреваю все-таки, – говорю, – что Гитлер не ел мяса не из жалости к животным, не из жалости к живым существам, а наоборот, из брезгливости к мертвой плоти, которой он уже убил слишком много. Как, – говорю, – ты себя чувствуешь, Шломо? У тебя голова не кружится после этого поклёва роллера в парке?

– Я себя чувствую, как если бы мне было необходимо сейчас же срочно хоть что-нибудь поесть! – смеется Шломо. – Я знаю дивное место здесь неподалеку в Сохо… Может быть, ты составишь мне компанию? Ну буквально на полчасика, можешь ничего не есть, если не хочешь! А потом поедешь уже по своим делам!

– В Сохо?! – говорю. – Нет, ты что, с ума сошел, в Сохо я в такое время не пойду ни ногой, ни за что! Там и днем-то… С ума сошел?!

Шломо говорит:

– За кого ты меня принимаешь: я же знаю, о чем я говорю! Я Лондон лучше тебя знаю! Я знаю прекрасное, интеллигентное тихое место в Сохо, старый закрытый клуб с прекрасными традициями, книжная атмосфера, никогда никакой музыки… Пойдем, пожалуйста! На полчаса! Я в таком до сих пор постыдном нервном состоянии после этого чудовищного свидания с невестой – мне нужно успокоиться, поесть, – а то я даже и поговорить с тобой толком сегодня не успел ни о чем!

Я стою и думаю: как бы повежливее…

– Не бросай меня одного! – вдруг, считав мои намерения, совсем уже жалобно взмаливается Шломо. – А вдруг мне дурно действительно станет после этой атаки роллера в парке?!

Грязный шантаж. Но все равно чуть чище, чем улицы вечером в Сохо. Шломо знающим шагом сворачивает в сквер, затем в переулок, затем еще в какую-то подворотню, под ногами повсюду блестит то ли слюда, то ли слюна. Зеленые несчастные двухметровые межполые существа с пирсингом в щеках, бровях, губах, предлагают себя – абстрактно, травянисто колеблясь на ветру, не кому-то конкретно – а так, всем.

Я говорю:

– Шломо!

Шломо говорит:

– Ты что, не доверяешь моему знанию Лондона?! Я прекрасно знаю, куда я иду, я здесь же всю молодость… Я прекрасно помню: вот! Здесь!

Подгулявший голубь, часто моргающий от неестественного света фонарей, из-за прожорливости перепутавший день с ночью, боится взлетать, потому что от природы не умеет летать в темноте, и от природы не может в темноте видеть, – и увиливает из-под ног туристов на тротуаре.

– Малышка, какие планы на ночь? – говорит молодой человек с подведенными глазами, в обтягивающих джинсах, красном пиджаке и синей шляпе.

Я говорю:

– Шломо, немедленно пошли отсюда.

– Сейчас-сейчас! Я перепутал всего один переулок – я знаю где это, я прекрасно помню, здесь где-то была дверь… Это уже буквально где-то в минуте ходьбы, вот здесь где-то за углом!