Распятая на звезде

Угловая комната верхнего этажа с двумя окнами, выходящими на Вознесенскую площадь, и двумя на Вознесенский переулок, служила спальней бывшему Государю Императору, Государыне Императрице и Наследнику Цесаревичу. Левое окно, выходящее на площадь, имело снаружи частую железную решетку. На правом окне на левом его косяке рукой Государыни начерчен египетский знак благополучия и под ним поставлена дата: “17/30 апреля 1918 г.” – день приезда императорской семьи в Ипатьевский дом.

В смежную комнату вела дверь без дверных половинок; это комната Великих княжон. Она имела одно окно с двойной заклеенной рамой без форточки. Комната была почти без мебели: у стены стоячее зеркало, два кресла, столик, два стула²⁹. На них сидели люди, одетые в кожаные куртки. Один из них разбирал ворох одежды, грудившийся прямо перед ним. Он аккуратно поднимал каждую вещь, вертел в руках, тщательно осматривал, а потом несколько раз встряхивал и перекладывал в другую кучу, лежащую поодаль. Делом своим он был увлечен чрезвычайно. Второй расположился у растопленного камина, на горящие поленья которого периодически закидывал какие-то тряпки, время от времени приподнимая и переворачивая их чугунной кочергой с короткой ручкой. Эта работа не вызывала у него никакого интереса. Развернувшись в очередной раз, он с горечью констатировал:

– Вот ты, Никулин вечно все самое интересное захватываешь. А я теперь должен жечь окровавленные царские обноски.

– Занимайся со своим костром, не отвлекайся! Еще не хватало, чтобы непрожженным что-то осталось. Видишь, все еле тлеет. Плесни керосинчика… Вот так! Ты, Сахар, не понимаешь серьезности момента! Сам товарищ Голощекин поручил собрать непорченые царские вещички, чтобы они были без всяких дырок, без крови. Нужно проверить, чтобы в них не завалялось ничего ценного (такие предметы велено складывать отдельно). Разве можно тебе такое дело доверить?

– Ладно тебе важничать. Тоже мне, командир нашелся. Дай-ка я царские шмотки примерю – может что подойдет…

– Я тебе примерю! Голощекин приказал ничего из дома без приказа не выносить. А если кто-нибудь что-то к рукам приберет, обещал расстрелять, не взирая ни на какие заслуги.

– Но я же сам нынче видел на любовнице Дидковского сапожки, которые раньше одной из княжон принадлежали.

– Ты с комиссарам себя не ровняй. Иди, давай, к печке, а то огонь совсем зачах!

Недовольный товарищ Сахар вновь занялся своим скучнейшим делом. Но в это время красноармейцы затащили в комнату очередной ворох одежды.

– Это последняя… Из самих царских покоев.

– Славно. Через часок все закончим. А вы, – Никулин повернулся к красноармейцам, – соберите всю мелочь: щетки зубные, гребешки, шпильки, мыльницы, пузырьки всякие, и закопайте их за каретником. Да собирайте тщательно, чтобы в комнатах ничего не осталось.

– А что с книгами делать? Их много…

– Насчет книг никаких указаний не поступало. Кому они нужны?! Сожгите их к чертовой матери.

– Будет сделано, товарищ Никулин! Разрешите идти?

– Валяйте.

Как только красноармейцы ушли, в комнату ввалился коренастый невысокий мужик, одетый в гимнастерку, туго перевитую ремнями, и армейские бриджи, заправленные в сапоги. Лицо у него было удлиненное с непропорционально широким лбом. Густые прямые брови нависали над впалыми глазницами с коричневатыми веками. Жесткий, сосредоточенный взгляд. Слегка раздутые ноздри. Широкие чувственные губы. Короткий скошенный подбородок.

– Вечно ты, Бобыль³⁰, припрешься, когда тебя не просят, – недовольно буркнул Никулин, всецело погруженный в разглядывание лежащих перед ним вещей.

– Поговори мне еще! – вошедший был явно не расположен к дискуссии. Он деловито приблизился к последнему вороху, только что принесенному красноармейцами, и начал поочередно выхватывать военные мундиры, которые когда-то так любил носить царь.

– Куда лезешь! Руки убери! – попытался утвердить собственное главенство в переборке вещей Никулин.

– Тебя что, на месте шлепнуть? Пошел вон!

– Но, Бобыль… – повелительные нотки в голосе Никулина разом сменились плаксивым причитанием, – Голощекин с меня за это по полной программе спросит…

– Не бойся. Я с ним договорюсь. – С этими словами собеседник проворно скинул свои штаны и стал натягивать царские брюки, а затем и надел китель. – Ну, как?

– Пиджачок впору пришелся. Ты в нем, прямо, как белогвардейский генерал. А штаны широковаты – сзади весят, как будто только что в них навалил.

– Ладно, сойдет! Отбери мне всю военную форму, которая раньше принадлежала царю да цесаревичу. Я ее заберу. Вот мандат, подписанный самим Голощекиным, – смилостивился он, заметив отчаяние в глазах Никулина. – Мундиры нынче никому не нужны, не в них же по городу гулять. Морячки, не разобравшись, на месте прихлопнуть могут. А нам для революционного дела они вполне сгодятся. И заканчивайте побыстрее. Скоро уже грузовики к вам подъедут.