Распятая на звезде

Александр Дмитриевич, все еще прижимая к груди цветы, совершенно не понимал, кто это люди, что они здесь делают и почему он должен с ними куда-то ехать. Вместо объяснения он получил крепкий удар прикладом от одного из красноармейцев и, без лишних слов, вынужден был подчиниться приказу. Лошадка, дернув возок, понуро поволокла его за собой. Вооруженные всадники пристроились сзади… Мрачная процессия отправилась в город.

Через несколько верст она разминулась с веселой компанией мужчин и женщин разного возраста, ехавших навстречу на двух бричках.

Маргарита Павловна, окончательно впавшая в оцепенение, осталась стоять на том же месте. Ольга же, начавшая плакать навзрыд, все теребила ее за рукав:

– Ну, мама, мама…

В этом виде их и застали гости, появившиеся вскоре.

Не без труда им удалось добиться от хозяек вразумительного рассказа о том, что здесь произошло совсем недавно. Маргарита Павловна наконец разрядилась слезами, а Ольга, напротив, замолкла и, забившись в угол, сидела как истукан.

Приехавшие, моментально поняв всю серьезность ситуации, наперебой говорили слова утешения и, закипятив самовар, принялись отпаивать хозяек чаем. Но хлопоты их помогали мало.

О планировавшемся веселье не могло идти и речи, но уехать, оставив осиротевших женщин в беде, тоже было немыслимо. Хозяек уложили в постели, оставив с ними добровольную сиделку. А остальные гости принялись наводить в доме порядок. Когда все дела были завершены, а Маргарита Павловна и Ольга погрузились в живительный сон, все собрались в гостиной. Разговор не клеился, каждый был занят своими невеселыми раздумьями: на месте Аксеновых мог оказаться каждый из них…

И только Владимир Петрович Аничков наводил на всех тоску своими заунывными причитаниями:

– Быть может, наша вина заключается в том, что мы рождены на свет дворянами? Предположим. Но ведь я, к примеру, ни разу не воспользовался дворянскими привилегиями, не имел ни чинов, ни орденов… Со студенческой скамьи я поступил на службу в банк, где три месяца работал бесплатно. Затем получил скромное местечко на пятьдесят пять рублей в месяц и более четырех лет работал по десять-одиннадцать часов в сутки. Не крал, не убивал. Меня оценили, продвинули вперед и на одиннадцатом году службы назначили управляющим отделением нашего банка… Я был снисходительным начальником. За всю мою долгую службу никого из подчиненных не уволил. Всегда со вниманием относился к их нуждам. Но виноват ли я в том, что, делая карьеру, я обогнал своих сослуживцев и заработок мой дошел до шестидесяти тысяч рублей в год?.. Я нарушил идею равенства. Но можно ли за это карать? В таком случае и сосна, под которой я лежу, тоже виновата в нарушении равенства, отнимая сок у своих соседей и заглушая все кругом. Да и возможно ли равенство людей, когда ни в растительном царстве, ни в мире животных его не существует⁶?..

Американские номера

Екатеринбург, июнь, 1918 г.

Ехать в комиссарской повозке Александру Дмитриевичу было неудобно – тесно и темно, да и пахло чем-то очень неприятным. Резные стулья, за которые им когда-то были заплачены немалые деньги, были закиданы красноармейцами кое-как и теперь своими ножками торчали в разные стороны, чем очень сильно ограничивали свободное пространство. Собственный костюм, как и бальное платье дочери, захватанные чужими руками, казались совсем чужими, от них хотелось отстраниться как можно дальше.

Александр Дмитриевич пододвинулся к проему, свободному от брезента, накрывавшего повозку.

– Что, сбежать хочешь? – раздался окрик комиссара, который прежде не пожелал обмолвиться со своим невольным попутчиком ни единым словом.

– Мне подышать немного охота…

– Ну, дыши, дыши пока, буржуй недорезанный. Только помни – от нас не убежишь. Чуть дернешься – мои орлы тебя враз в расход пустят!

Разумеется, ни о каком продолжении разговора не могло идти и речи. Пришлось немного отсесть. Но все равно так было лучше, да и остаток видимой свободы оказывался гораздо большим.

Лошадка перебирала ноги совсем не спеша и никто ее не поторапливал, поэтому в город они въехали далеко после полудня. Улицы, по которым они плелись, были вроде бы те самые, известные с самого детства: Московская, Симоновская, Усольцевская, Покровский проспект. Однако теперь они казалось совсем незнакомыми. Витрины многих магазинов были закрыты щитами, наспех сколоченными из необструганных досок, или вовсе разбиты. Тумбы вырваны, скамейки поломаны. Всюду грязь, а ветер носит из стороны в сторону обрывки бумаг и какой-то мусор. Людей почти нет. Редкие прохожие движутся словно украдкой: сутулые, сгорбленные, они семенят мелкими шажками. Все облачены в какие-то неброские бесформенные наряды, будто бы посеревшие, утратившие всякую яркость. Нигде нет видимых признаков благополучия и достатка!