Распятие

Мы сидим напротив друг друга. Подполковник что-то рассматривает на скатерти и машинально помешивает ложечкой остывший чай. Это как раз тот самый фирменный чай из трав, рецепт которого был придуман в незапамятные времена в нашем полку неизвестным гурманом. Мне и самому не раз доводилось пивать этот чай, но в памяти моей его вкус и запах связан исключительно с подполковником Барановым, с небольшой комнатой, тесно заставленной мебелью, с узорчатой скатертью на круглом столе. Может быть еще и потому, что я пил этот чай тогда в последний раз. Или потому, что рядом с чашками на скатерти лежали Грамота Героя Советского Союза, Золотая Звезда и летная книжка, как свидетели того, что история Батайских складов не выдумка, а реальный факт из сурового времени. Глядя на эти вещи, я думал, что у меня никогда не будет Золотой Звезды, никогда не будет такой биографии, как у Баранова, потому что героическое время кончилось и от меня не потребуется и малой толики того, что потребовало время от поколения Баранова.

Мы пьем чай и молчим. Собственно, все уже сказано. Мне остается только встать и уйти. Уйти насовсем. Меньше чем через час к нашей станции подойдет скорый поезд, притормозит на минутку, я сяду на него и уеду. Этот поезд катит сейчас сквозь снег среди темной степи, все ближе и ближе к станции. Часы отсчитывают последние минуты. Надо уходить, а я все чего-то жду.

— Я, понимаешь ли, видел его, видел…

Подполковник вскидывает голову, глаза наши встречаются. И вовсе у него не суровое лицо. И глаза не суровые. Скорее, печальные.

Я киваю головой: разумеется, видел. Кто ж с этим спорит. Я и сам несколько раз летал на своем Иле то в кабине штурмана, то со стрелком-радистом. С высоты люди кажутся маленькими-маленькими, а потом и совсем пропадают. Но если метров с пятисот…

— Мне иногда кажется… — продолжает он раздумчиво. — Хотя я понимаю, что это глупость… Мне иногда кажется, что он остался жив. Мне кажется, что я бы узнал его в толпе: закрою глаза, а он стоит у меня перед глазами… Как распятие… Я понимаю: глупо… смешно даже…

Я энергично затряс головой, чувствуя, как к горлу подступил вязкий комок, еще немного — и я не выдержу.

Баранов покивал головой, улыбнулся. Улыбка получилась вымученной. Я только теперь, через много-много лет, догадался, чего стоило ему это неожиданно вырвавшееся признание. И что оно ко многому меня обязывало.

Я отставляю в сторону чашку с недопитым чаем, поднимаюсь. Встает и подполковник. Он провожает меня до двери, пожимает руку.

— Если доведется побывать на том месте, поклонись от меня, — говорит он и хмурится, словно отсекая этим все мои обещания.

Я верю, что непременно побываю и поклонюсь. И сделаю что-то еще сверх того — что-то значительное.

34. Июль 1974 года, четверг, день

Дверь захлопывается — все! Я один на лестничной площадке. Начинаю спускаться вниз по лестнице. Стены испещрены полустертыми похабными надписями. Шаги гулко отдаются в пустом пространстве… за дверьми — голоса… какой-то стук, крики… поезд на всем ходу врывается на станцию… мелькают вагоны… дежурный в красной фуражке кричит что-то странное: «Дяденька! Дяденька!» Кому это он? И при чем тут дежурный, если поезд проносится мимо и не хочет останавливаться?.. Так ведь это же поезд, на котором я должен ехать домой! Я бегу за ним вслед, чемодан оттягивает руку, бьет по ногам. Задыхаюсь, подкашиваются ноги, падаю. С трудом поднимаю голову: с той стороны, куда ушел поезд, слышится грохот приближающегося товарняка. А у меня нет сил сползти с рельсов.

С трудом отрываю голову от холодного чугуна. Шея болит от неловкого положения, рука затекла. Господи! Это уже не сон. И лежу я не на рельсах, а на заднем сидении машины, скрючившись невероятным образом.

Мы почему-то стоим, мотор выключен, Дятлова нет за баранкой, слышится захлебывающийся детский крик:

— Дяденька! Это тут близко! Пойдемте скорее, дяденька!

Я открываю дверь и выбираюсь из машины.

Дятлов оборачивается ко мне, показывает на мальчишку лет двенадцати в пиджаке со взрослого плеча, подпоясанном веревочкой. Лицо мальчишки грязно, по щекам к подбородку дорожки от слез. Черные волосы на голове давно не мыты и не стрижены.

— Вот, — говорит Дятлов, — не могу добиться толку, что у них там стряслось.

Мальчишка кидается ко мне и, захлебываясь, начинает говорить, как они пасли коров, как спустились в лог…

— Они что, перепились, что-ли? — прерывает Дятлов мальчишку.

— Да нет, дяденька! Мы коров повели поить, а они вдруг начали падать. А дяденька Анисим тоже как сядет и руками вот так, и руками… Я к нему, а он машет, чтобы не шел, а сам рот открывает, как рыба… И коровы мычат… Дяденьки, пойдемте! — и мальчишка в отчаянии потянул Дятлова за рукав.

Страшная догадка вспыхнула у меня в мозгу электрическим разрядом.

— Газоперерабатывающий комплекс далеко отсюда? — спросил я у Дятлова.

— Да не так чтобы очень…