Распятие

— Вот что, командир. Давай в машину и жми за людьми! Что тут поблизости? Деревня? Поселок? Хутор? В общем, давай! А я тут пока сам. Только быстрее! Да пошевеливайся! — скомандовал я, видя, что Дятлов все еще мнется, не зная, на что решиться.

Чуть ли ни силой затолкав его в машину, я потрусил вместе с мальчишкой к логу.

Собственно говоря, это был не лог, а довольно широкая лощина, начинающаяся от подножия увала, постепенно расширяющаяся к западу и теряющая свои границы среди холмов и оврагов. Ее дно было сырым и по цвету резко отличалось от окружающего пейзажа наличием какой-то живительной силы: трава густо зеленела, словно на дворе стоял не иссушающий июль, а всего лишь май; по краям лощины росли невысокие деревья, островками теснился густой кустарник. Здесь было, пожалуй, самое низкое место во всей округе, здесь была вода. Казалось, что где-то рядом должно быть и человеческое жилье, но сколько я ни всматривался, жилья нигде не обнаружил.

— Скорее, дяденька, скорее, — торопит меня мальчишка. Он бежит впереди, то и дело оборачивается и, поджидая меня, нетерпеливо топчется на месте. Я бы мог бежать и быстрее, но я берегу силы, потому что не знаю, как далеко еще бежать и что мне предстоит делать.

Мы бежим по тропинке, которую вытоптали коровы, идя друг за другом след в след, так что тропинка представляет собой что-то вроде стиральной доски. Мальчишка прыгает по острым буграм, мелькая грязными пятками, и не испытывает никаких неудобств. Мне же даже в обуви бежать по этой тропе трудно, я все время сбиваюсь с темпа и никак не могу приноровиться. Бежать же по целине оказалось еще труднее: ноги путались в густой траве, проваливались в какие-то ямы, спотыкались о сурчиные норы.

«Как это он не боится босиком? — думаю я, хватая открытым ртом горячий воздух. — Ведь тут и змей полно, и тарантулов».

Правда, тарантулы сидят в норах, и я, бывало, извлекал их на свет божий с помощью шарика смолы или воска. Еще будучи мальчишкой — в сальских степях, и от нечего делать во время дежурств по эскадрильи — в этих, Оренбургских. И ни змей не боялся, ни тарантулов, а в детстве не обращал внимания на колючки так же, как и этот босоногий мальчишка.

А теперь вот и боюсь, и обращаю.

Тропинка резко пошла вниз, и мы некоторое время следуем по ней, пока разум не подсказывает мне, что спускаться в лощину нельзя, что лучше двигаться по ее краю.

— Не ходи туда! — кричу я мальчишке, и он послушно дожидается меня и дальше уже трусит за мной, не пытаясь перегнать.

— Счас… туточки… за поворотом… — он тоже дышит тяжело, тоже хватает воздух открытым ртом.

Резкий, почти под прямым углом поворот, и я остановился, пораженный открывшейся мне картиной: метрах в сорока от нас на дне лощины лежало на боку с десяток коров. Они тяжело поводили боками, с трудом поднимали головы и глухо, утробно мычали. А чуть в стороне от них лежал серый человек, лежал на боку, поджав под себя ноги.

— Стой здесь! — велел я мальчишке и, вынимая на ходу платок, затрусил к человеку. Но побежал я к нему не прямо, а все так же верхом, и только когда поравнялся с ним, остановился, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, набрал побольше воздуха в легкие и кинулся вниз.

Я еще издали заприметил лужицу воды, быстро приблизился к ней, намочил платок и повязал им рот и нос. Вся эта операция заняла времени значительно больше, чем я рассчитывал.

Да, было когда-то такое, что я мог нырнуть в воду и вынырнуть минуты через две, мог бежать, отмеряя километр за километром и не испытывать при этом каких-то неудобств, будто бег был таким же естественным состоянием, как и ходьба. Было когда-то да быльем поросло, а сегодня все не то и не так…

Зажимая лицо платком и не дыша, я снова поднялся наверх, до той черты, где, как мне казалось, воздух должен быть нормальным. Подъем дался мне нелегко: сказались и дни непрерывных попоек, и годы сидения за канцелярским столом.

Вдох-выдох, вдох-выдох. Еще раз вдох, платок на лицо и — вперед.

Дядя Анисим, на мое счастье, оказался худеньким мужичонкой неопределенных лет. Синюшное лицо, закушенный язык, вылезшие из орбит глаза с красными прожилками.

Может, и тащить его бесполезно? Пощупать пульс? Зрачки вроде еще не помутнели… Асфикция… кажется, это так называется… Почему они все здесь какие-то одинаковые? Небритые лица, равнодушный взгляд, коричневая морщинистая кожа… Сколько ему лет? Тридцать? Сорок? Или все шестьдесят?… Может, уже можно дышать? Может, газ только на самом дне лощины?.. Неужели это завод? Неужели его выбросы дотянулись до этих мест? Ведь тут километров двадцать, не меньше… Или где-то травит газопровод от какой-то скважины? Еще два шага — и вдох. И еще шаг — для страховки… Господи, какой тяжелый мужичонка!.. Надо бы сбросить с него плащ. В этом плаще килограммов пять… Еще шаг…

Я со свистком втягиваю в себя воздух через мокрый платок и чувствую, что воздуха нет, что в легкие ворвалось что-то тупое, удушливое…