«Распил» на троих: Барк — Ллойд-Джордж — Красин и золотой запас России

Ломоносов прекрасно осознавал, что к нему возникнет много вопросов. Как показали предыдущие события, его аргументация в пользу обоснованности произведенных им расходов на функционирование миссии, которая представлялась ему предельно логичной, убедительной и прозрачной, не воспринималась в Москве с достаточной степенью доверия. И это его откровенно пугало. Он отлично понимал, насколько изменилась ситуация в стране, где от предыдущей финансовой вольности и снисходительного отношения к удовлетворению за счет казны собственных прихотей крупными советскими чиновниками постепенно приходили к режиму разумной экономии и даже аскетичности, продвигаемому, хотя бы внешне, напоказ для партийной массы, Сталиным.

Ломоносов словно воочию увидел себя в кабинете Кацнельсона[1573], который уже достаточно проявил себя на новом посту начальника не так давно образованного Экономического управления ГПУ[1574]. Зиновий Борисович стал широко известен после своей статьи в центральной прессе об арестах «черных биржевиков», обвиненных в крупномасштабных валютных спекуляциях. Особое звучание делу придавал тот факт (о нем не забыл упомянуть сам Ленин в интервью английским журналистам), что валютчики оказались крепко связаны с иностранными дипломатами, от которых и получали иностранные наличные для своих операций. Ну а главное, вывозили за границу платину и золото в слитках[1575]. Здесь уже явно попахивало политикой, что по тем временам определенно грозило тяжким наказанием, вплоть до расстрела. Теперь, после того как сам Владимир Ильич в интервью английским газетам, ссылаясь на статью Кацнельсона, прямо упомянул последнего по фамилии и привел в качестве убедительного доказательства законности действий советских властей против биржевых спекулянтов его статью, никому и в голову не могло прийти поставить под сомнение деятельность «экономистов» от ГПУ и самого их начальника.

А спросить Кацнельсону было о чем, хотя бы о договоре на ремонт паровозов в Эстонии, против которого столь рьяно выступал Красин и который вопреки воле главы НКВТ заключил Юрий Владимирович: всего на 200 единиц. Да еще, как назло, в день создания ВЧК — 20 декабря 1921 г. Теперь это дело находилось в производстве ГПУ, правда, Транспортного отдела. Но перенести бумаги из одного кабинета на Лубянке в другой несложно. Ведь по договору эстонские заводы обязывались к 1 января 1923 г. отремонтировать 35 локомотивов, а сделали всего 4. Не лучше обстояло дело и в дальнейшем: 4 за январь вместо 50, 5 за февраль вместо 57, 6 за март вместо 58, ну и дальше — не очень. При этом, как и шведы, эстонцы тут же получили аванс: 20 % от общей суммы договора — 200 x 7150 долларов США за единицу, причем все недостающие и поломанные части надлежало заказывать и оплачивать отдельно с выдачей соответствующего аванса. И платеж только в долларах. Перевод через банк «по указанию» эстонцев. Именно так: по указанию. Как ни крути, а по тем временам очень круто![1576]

Юрий Владимирович, помимо своей воли, даже на мгновение зажмурился, представив себе хищные глазки Кацнельсона, вопрошающего о суммах, широко потраченных им на «представительские цели», — никаких документов по оправданию подобной щедрости в наличии не имелось. А доброжелателей, точнее недоброжелателей, у кого-кого, а у Юрия Владимировича хватало: все «нужные» люди, командированные за границу из России, с удовольствием пользовались его гостеприимством. И ведь никто из них теперь не поможет — все отрекутся. Они-то и раньше не отказывали себе в удовольствии по возвращении в Москву позлословить о «расточительности» совершенно распоясавшегося железнодорожного профессора. Ломоносову было понятно, что это откровенное проявление мелкой зависти менее удачливых, чем он, советских функционеров. Особый шок вызывали даваемые им в самых роскошных ресторанах Стокгольма завтраки, которые «отличались невероятным обилием рыбных блюд и вина; это были лукулловские пиршества, продолжавшиеся с 12 до 3 часов. А обеды затягивались иногда до глубокой ночи»[1577].