«Распил» на троих: Барк — Ллойд-Джордж — Красин и золотой запас России

Например, назначения по линии НКВТ за границу бывшего мужа его жены — Окса[1675]. Или, того хуже, нелегальный вывоз за границу драгоценностей и валюты его давней любовницей Марией Чункевич. А это в условиях беспощадной классовой борьбы с контрабандой со стороны контрреволюционных элементов — такое преступление, что и на ВМСЗ, высшую меру социальной защиты[1676], тянет. Красину ли не знать? Это вам не невинные шалости со льготами для родственников.

Вообще надо отметить, что мысли Красина постоянно заняты тем, как «вызволить из Питера Володю и Нину», и он обещает жене «принять все меры» для этого[1677]. В итоге Леониду Борисовичу удалось пристроить доставившего ему столько хлопот Володю Кудрея за границей, в одном из подведомственных ему учреждений в Берлине, где тот «бьет баклуши и благополучно возвращается к образу жизни, от которого в Советской России его все-таки отучили». Болтается без дела в состоянии «утомительного ничегонеделания», а «для него праздность, кабаки и среда шулеров, прощелыг и сутенеров гораздо хуже всякой болезни… Морально же он сильно разложился, и заставить его войти в норму будет очень нелегко». Крепко стал выпивать, особенно после пребывания в Италии[1678].

Как видим, пасынок его здорово подводит. Красин опасается, что информация о его «художествах» в Италии и Берлине попадет в эмигрантские газеты, которые, надо признать, весьма внимательно читали в ВЧК и ЦК. И в его душе поселяется червячок страха. Пусть пока совсем крошечный, но уж очень живучий и беспокойный. Что ж, в итоге Красин своими талантами получил признание на Западе и добился расположения Ллойд-Джорджа, с которым продолжал поддерживать контакт и неоднократно встречаться. С другой стороны, эти неформальные отношения, теперь уже, вполне возможно, подкрепленные и совместным деловым интересом, создавали для него дополнительные риски, поскольку вызывали крайнее неудовольствие со стороны английских коммунистов, которые доносили на Леонида Борисовича в Москву. Личное влияние Красина зависело от доверия Ленина, и по мере того, как здоровье вождя ослабевало, а противоречия между ними из-за неуемной активности Ломоносова обострялись, защитная зона, обеспечивающая личную неприкасаемость Красина, истончалась. И Леонид Борисович все чаще начинает задумываться о том, как бы по-новому спланировать свою жизнь, «частным лицом попасть в Америку, прочесть там несколько лекций, а там уже будет видно, что и где делать». «До весны проживем в Лондоне, — пишет он жене уже в октябре 1922 г., — а там надо будет, вероятно, думать о какой-либо перемене места, так как на вольный заработок в Англии не проживешь, надо выбирать страну подешевле»[1679]. И он предпринимает для этого конкретные шаги, постепенно выводя за границу всех своих родственников и детей супруги от предыдущих браков. Он понимает, что в случае его невозвращения в СССР им уготована роль заложников.

Надо сказать, подобные намерения Красин высказывал задолго до того времени, как в Москве стали закручивать гайки. В сложных ситуациях аппаратных битв, когда что-то шло не так, как он планировал, либо ужимались его полномочия, Красин, приходя в возбуждение, не сдерживал себя в выражениях, зачастую высказывая мысли, которые, вероятно, волновали его постоянно. Давайте вспомним эпизод, когда по настоянию Ленина главой делегации на торговых переговорах в Лондоне назначили Каменева, отодвинув Красина на вторые роли. Это чрезвычайно оскорбило Леонида Борисовича, и он, если верить Соломону, «дал волю гневу: „Черт с ними, с этими мерзавцами! Никуда я не поеду… перевалю за границу… слава Богу, в Европе меня знают… двери у ‘Сименс и Шуккерт’ всегда для меня открыты… я им покажу!.. Ленин увидит, что со мной шутки плохи!“»[1680]