«Распил» на троих: Барк — Ллойд-Джордж — Красин и золотой запас России

Благо на высоком руководящем посту в «Сименс-Шуккерт», «обеспечивавшем ему блестящее материальное положение»[1851], Красин мог себе многое позволить: его доход по должности, по данным, полученным в ходе расследования ЦКК партии большевиков, составлял тогда 96 тыс. руб. в год[1852]. В таком расслабленном благополучии и застало Красина начало мировой войны.

Надо сказать, Красин активно, без малейших колебаний поддержал усилия властей по мобилизации производства на нужды обороны. Безопасность страны ему казалась «важнее победы международного социализма»[1853]. В России с 1916 г. производилось принудительное преобразование компаний с зарубежными владельцами в общества с участием в их капитале правительства. Предприятия «Сименс-Шуккерт», как фирмы, принадлежащей подданным враждебного государства, фактически подверглись национализации[1854]. Красин сохранил должность генерального управляющего. Он знакомится с А. И. Путиловым, который являлся членом Правления русского общества «Сименс-Шуккерт», и производит на него такое впечатление, что тот предлагает ему стать управляющим Акционерным обществом механических, гильзовых и трубочных заводов П. В. Барановского (известным как Пороховой завод Барановского)[1855], находившимся под контролем Русско-Азиатского банка и акционерного общества «Электросила». А чтобы контролировать финансовые потоки, Путилов продвигает Красина еще и в члены Совета директоров крупнейшего в стране Русско-Азиатского банка, что обеспечивало Красину ежегодный дополнительный доход примерно в 200 тыс. руб.[1856] Именно благодаря этому, как утверждает Либерман, «через финансировавший банк его связи и знакомства простирались очень далеко»[1857], в том числе и среди зарубежных бизнесменов, устойчивые контакты с которыми очень пригодились ему и в будущем. Кстати, две встречи с Лениным в апреле 1917 г., на которых Владимир Ильич и Леонид Борисович пытались преодолеть давние разногласия, проходили именно в конторе Порохового завода Барановского.

Начало мировой войны не только не подорвало, а, наоборот, укрепило материальное благополучие Красина. Деньги, на сей раз вполне законные, буквально потекли к нему рекой. Складывается впечатление, будто начиная с 1916 г. денег у Красина становится столько, что он просто не знает, что с ними делать. У него буквально развивается зуд приобретательства: он все время одержим идеей, что бы еще такое прикупить в личную собственность. И не последнюю роль в этом играет наличие канала поставки дефицитных товаров из Швеции, где по его протекции обеспечивает плодотворное взаимодействие к взаимной выгоде Воровский.

Похоже, когда дела на фронте для русской армии пошли не лучшим образом, то поначалу Леонид Борисович не видел большой угрозы стабильности существующего в стране режима. Так, пользуясь моментом, он прикупил дом с садом в Царском Селе. Но после свержения монархии настроение Красина резко поменялось.

И все же он не терял надежды, что ситуация в стране нормализуется. Имея крепкую деловую хватку, он понимал, что обесценивающийся рубль («курс, несмотря на победоносное наступление, все падает!») необходимо вкладывать в более стабильные активы. В июне 1917 г. Красин, несмотря на нестабильность в стране, занят приобретением участка дровяного леса в районе Луги, который «можно будет, кажется, продать на корню», и подготовкой к разработке залежей сланцев в Изенгофе, купленных годом ранее. Однако «финансирование этого дела продвигается медленно… и вообще деловая публика настроена выжидательно»[1858]. Но и в этой ситуации неутомимого энтузиаста энергетики не покидали надежды на постройку недалеко от перспективного предприятия, в процветании которого Леонид Борисович не сомневался, собственного имения, где нашлось бы место для особняков не только для него лично, но и всех членов семьи и даже близких и особо надежных друзей[1859]. Вероятно, эти мечты не покидали Красина до конца жизни, ибо документы на земли в Изенгофе со сланцевыми залежами нашли у него в «секретном сейфе», который Леонид Борисович предусмотрительно завел в Стокгольме[1860].