«Распил» на троих: Барк — Ллойд-Джордж — Красин и золотой запас России

Не менее актуальным для Красина являлся вопрос, как переслать семье за границу имеющиеся в его распоряжении средства. Надо признать, это было непросто, учитывая соответствующие запросы его супруги, которая по-прежнему проживала с детьми в Стокгольме на «прекрасной вилле»[1872]. Вероятно, именно необходимость получения гарантированного источника высокого постоянного дохода отчасти явилась причиной того, что Красин согласился позабыть прежние разногласия и обиды на вождей партии и вновь примкнуть к большевикам. Хотя очевидно, что пошел он на это с явной неохотой. При этом Красин даже имел неосторожность в своем ближнем окружении, отказываясь легко забыть прошлое, не скрывать своего критического отношения к Самому вождю революции. «Фанатик-то он фанатик, а видит ясно, куда мы залезли, — говорил о Ленине Красин, относившийся к октябрьской верхушке большевиков тоже с нескрываемым презрением»[1873].

Для Ленина и его соратников возвращение Красина в партийный строй имело важное значение как фактор привлечения на свою сторону неангажированных высококвалифицированных специалистов прежнего режима, многие из которых в студенческие годы в той или иной форме переболели социал-демократической лихорадкой. «Большое влияние оказывал Красин на круги интеллигенции за пределами коммунистической партии, — отмечает хорошо знавший Леонида Борисовича Семен Либерман. — Он сделался центром притяжения для тех инженеров и экономистов, которые некогда, в молодости, сочувствовали большевистскому течению. Но впоследствии от него отошли. Им гораздо легче было сойтись с Красиным, чем с Троцким или Лениным»[1874].

Сам же Красин принял это решение после длительных колебаний: он долго присматривался — чья возьмет? Явно очень боялся прогадать. 8 декабря 1917 г. Красин пишет жене: «Опасения твои, милый мой друг, что я так с бухты-барахты присоединюсь к б[ольшеви]кам, совершенно неосновательны. Я с самого начала заявил им, что во многом не разделяю их принципиальной точки зрения, тактику считаю самоубийственной… Ты знаешь, что я всю революцию сидел спокойно в стороне, ибо от моего участия в том периоде не много прибавилось бы и у меня не было сознания обязательности лично для меня этой работы»[1875]. Только в достаточной степени убедившись в стабильности нового режима, Красин решился на этот шаг окончательно, поскольку прежде сотрудничал с Лениным избирательно, откликаясь на некоторые обращения последнего.

Как изменились взгляды Красина на ситуацию в стране, достаточно хорошо видно из другого письма к супруге, которое он написал ровно через год после предыдущего — 16 декабря 1918 г.: «Б[ольшевики] твердо держат власть в своих руках, проводят энергично множество важных и иногда нужных реформ, а в результате получаются одни черепки. Совершенно как обезьяна в посудной лавке. И грех, и смех. Греха, впрочем, больше, так как разрушаются последние остатки экономического и производственного аппарата, и возможности бороться с разрухой суживаются до минимума»[1876].

При этом Красин не отказывается от идеи найти для проживания семьи более комфортное место, чем Швеция, власти которой не очень жаловали Леонида Борисовича. Ему рассказали, что его супругу «так преследуют антантовские шпики, что она даже в город не решается выезжать». Красин решает действовать через Ашберга, который и ранее помогал ему улаживать дела в Швеции. Он пишет жене 22 мая 1919 г.: «Неужели через того же Брунстрема [Брэндстрёма?] или Ашберга нельзя было бы добиться прекращения этого свинства, с которым мы достаточно уже имели дела еще в царские времена. Сан-Совер[1877] мне тоже клялся и божился навести в этом отношении порядок»[1878].

Самым безопасным, пусть и не самым сытым, местом выглядела Германия, где, как писал Красин, «знакомых у меня теперь 1/2 Берлина во всех сферах»[1879]. Это его намерение не было секретом для его контактов среди иностранцев. Свое содействие в решении вопросов въезда в Германию в случае необходимости предлагали «старик Сименс»[1880], с которым Красин неоднократно встречался в Берлине в мае — июне 1918 г., и немецкий посол в Дании граф Ранцау[1881], ставший вскоре министром иностранных дел. Последний обещал Красину организовать переезд семьи в Данию (через Ранцау, «если уж очень голодно будет в Швеции… я вас всегда сумею перетащить в Данию»). И Леонид Борисович тут же начал активно действовать в этом направлении, дав поручение подобрать в Копенгагене квартиру в 4–5 комнат с удобствами и договорившись с Воровским о выдаче жене паспорта дипломатического курьера в Данию, если она, паче чаяния, пожелает предварительно посмотреть квартиру. Снимать эту квартиру по деньгам представляется ему вполне посильным, да и жизнь там в смысле продовольствия куда как вольготней, а цены ниже на 20–30 %. К тому же и французская школа для девочек имеется[1882].