«Распил» на троих: Барк — Ллойд-Джордж — Красин и золотой запас России

Посольство и торгпредство было решено закрыть, но Моснарбанк Политбюро ЦК велело сохранить в Лондоне любой ценой, хотя и позволило перевести в Москву все средства, кроме сумм, крайне необходимых для работы. Ситуация обострилась настолько, что председателю Госбанка СССР Шейнману поручили срочно проработать возможность использования для операций за рубежом, в том числе и неофициальных, других валют вместо английского фунта стерлингов, а дело организовать так, чтобы «получателями числились бы другие кредитные учреждения или иные учреждения, помимо Государственного банка». Предполагалось до минимума сократить переводы средств через банки, а передавать наличные «с оказией». Фунтами дозволялось рассчитываться только при проведении официальных операций или, как писали в секретных документах, «исключительно для абсолютно легальных целей». Госбанку надлежало организовать регистрацию всех «проходящих у них английских фунтов». К этой работе могли допускаться исключительно проверенные сотрудники и только члены партии[1917]. Главная задача состояла в том, чтобы, говоря языком партийных документов, «не дать врагам лишнего повода утверждать о переплетении Советской власти с Коминтерном»[1918].

Как видим, задачи перед руководителем Государственного банка СССР были поставлены сверхсерьезные. А вот тут-то и обнаружилось слабое звено. Шейнман стал упорно добиваться от Политбюро разрешения на выезд в Германию на лечение по причине слабости здоровья. И в конце концов в июле 1928 г. он его получает — срок два месяца.

Колебания руководства ВКП(б) можно понять: в последние месяцы заграничные учреждения СССР захлестнула волна отказов сотрудников возвращаться на родину. Зачастую даже старые члены партии предпочитали Елисейские поля или иные привлекательные места зарубежных стран неповторимой красоте пейзажей отечественных просторов. Это явление приобрело настолько тревожные масштабы, что вопрос о «невозвращенцах», а именно так стали именовать «бегунков», летом 1928 г. рассматривался в Секретариате ЦК ВКП(б). К тому времени насчитывалось 123 таких случая. Среди этих людей оказались 18 членов партии, причем треть с дореволюционным стажем. Было решено «привлечь к ответственности тех, кто давал рекомендации невозвращенцам», и впредь «максимально усилить проверку посылаемых на работу за границу, не допуская туда лиц, в чем-либо скомпрометированных или прошлое которых не ясно»[1919]. В загранучреждениях начались массовые «чистки». И. М. Майский в письме наркому иностранных дел требует «в самом срочном порядке провести партпроверку в Прибалтике, Скандинавии». В НКИД — создать секретную комиссию, «которая просмотрела бы одного за другим всех заграничных работников и со всей тщательностью отобрала бы из них тех, которых можно оставить за границей». Атмосфера всеобщей подозрительности и недоверия в коллективах нарастала.

Конечно, перед руководителями загранучреждений безотлагательно был жестко поставлен вопрос «очистки их от лиц социально чуждых, примазавшихся, обюрократившихся, разложившихся и поддерживающих связь с антисоветскими элементами». Но, несмотря на все меры предосторожности и ураганную «чистку», развернувшуюся среди загранработников, а может быть, именно благодаря ей за последующие полтора года число невозвращенцев увеличилось более чем вдвое и составило, согласно данным Разведотдела ГПУ на 5 июня 1930 г., 277 чел., причем 34 из них являлись коммунистами. И если в 1921 г. зарегистрированы всего три случая невозвращения (один коммунист), в 1922 г. — соответственно 5 и 2, в 1923 г. — 3 и 1, то дальше из загранучреждений народ буквально хлынул, сбегая при каждом удобном случае, только бы не возвращаться в Советскую Россию[1920].

^{Иван Михайлович Майский и Уинстон Черчилль. [Из открытых источников]}

Возможно, отчасти и по этой причине в Москве забеспокоились, когда отведенные на лечение сроки прошли, а глава Государственного банка СССР как-то не выказывал желания торопиться собирать вещи в обратную дорогу. Когда же в ноябре 1928 г. Москва стала настоятельно приглашать его вернуться домой, Арон Львович резко отказался. Судя по всему, Шейнман настолько владел всей информацией по золоту, что Сталин пока не решился его трогать. Более того, с санкции все того же Политбюро в январе — феврале 1929 г. Шейнман, все еще в качестве главы Госбанка СССР, проводит ряд встреч в США, в том числе с председателем ФРС Р. Янгом[1921] и помощником госсекретаря Ридом Кларком[1922].