«Распил» на троих: Барк — Ллойд-Джордж — Красин и золотой запас России

В Москве напряженно ожидали — вернется ли «блудный сын» партии и глава Госбанка из США или предпочтет остаться за океаном? И, когда Шейнман появился в Берлине, в Кремле облегченно выдохнули: вроде бы удалось избежать скандала с очередным «бегунком». Вопрос о работниках «совхозучреждений за границей», отказавшихся вернуться в СССР, настолько обострился, что его было решено вынести на обсуждение в ЦК ВКП(б). И вскоре последовали жесткие указания, в частности: «пересмотреть состав ответственных работников беспартийных с целью устранения тех, кто не зарекомендовал себя лояльно по отношению к СССР»[1923].

А Шейнман вроде бы успокоился и даже проявлял некоторые признаки намерения вернуться в Москву. 1 марта 1929 г. Арон Львович направляет Рыкову отчет о командировке в США. Сообщает, что в ходе встречи с Янгом «речь шла об отмене запрета на ввоз советского золота и об установлении непосредственных сношений между нашим госбанком и их системой». По мнению Шейнмана, глава ФРС с пониманием отнесся к его аргументам. Вместе с тем Арон Львович отмечает, что наиболее перспективным направлением в части получения кредитования является все же развитие контактов с крупными частными банками США, теми, кто преимущественно и финансирует американскую экономику. И Шейнман предпринимает ряд шагов в данном направлении. Он встречается с членом правления «Кун, Лёб и К°» Отто Каном[1924] и вице-президентом «Нэшнл сити банк оф Нью-Йорк»[1925].

По приезде Шейнмана в Берлин советские власти предпринимают ряд шагов с целью успокоить его, убедить, будто ему ничто не угрожает при возвращении в СССР. Для отвода глаз Рыков даже информирует Арона Львовича о текущих делах в народном хозяйстве страны, в частности о запасах зерна.

Я не буду вдаваться во все детали ухищрений Москвы в попытке вернуть высокопоставленного заблудшего члена партии на родину, но дело вроде бы сладилось: в одном из писем Шейнман даже указывает примерную дату своего возвращения в СССР. Но затем ситуация внезапно меняется, и меняется кардинально. И происходит это после встречи в Берлине с Уайзом, специально прибывшим туда для переговоров с Шейнманом. Мне, естественно, неизвестно содержание их беседы, но почему-то именно после этого разговора Арон Львович неожиданно меняет свое мнение: он не едет в Москву. Я же могу только предполагать, что после смерти Красина, с которым, как мы помним, Уайз был очень близок, Лондону понадобился человек, способный заменить ушедшего из жизни Леонида Борисовича в качестве примера высокопоставленного политического беженца от «ужасов советского режима на Западе». Да, помимо того, что Шейнман, безусловно, владел столь необходимыми для англичан сведениями о тайнах русского золотого фонда вне пределов СССР, он мог служить достаточно авторитетным образцом для подражания тем, кто еще колебался — возвращаться ли на родину или остаться за границей? Таким людям иногда требовался какой-то психологический толчок, чтобы принять столь ответственное для дальнейшей жизни, да и судьбы близких решение. И выбор британских властей и, естественно, спецслужб пал на Шейнмана. Очевидно, Арон Львович давно находился в поле зрения британской разведки.

Для нас же важнейшим фактом является то, что и Уайз, и Рэнсом были близкими контактами Ллойд-Джорджа. Да, к тому времени бывший премьер не занимал уже важных государственных постов, но это ни в коей мере не уменьшало его политического влияния. По-видимому, именно Ллойд-Джордж выступил инициатором обработки Шейнмана на предмет невозвращения в СССР: ему требовалась замена Красину. Он рассчитывал, что Арон Львович окажется столь же полезным в продолжении золотого бизнеса, как и Леонид Борисович.

20 апреля 1929 г. члены пленума ЦК буквально остолбенели, узнав о решении Шейнмана выйти из партии и не возвращаться в СССР. Это нанесло серьезный удар по авторитету ВКП(б).

Удался ли замысел англичан? Полагаю, лишь отчасти. Действительно, 8 ноября 1929 г. нарком внешней и внутренней торговли А. И. Микоян[1926] писал членам Политбюро, что примеры Шейнмана и Беседовского оказались «заразительными для колеблющихся». Как результат, за 1929 г. зафиксированы 75 случаев отказа от возвращения в СССР сотрудников загранучреждений, 10 из них являлись членами ВКП(б), а только с января по май 1930 г. насчитывались уже 45 невозвращенцев.