«Распил» на троих: Барк — Ллойд-Джордж — Красин и золотой запас России

А между тем наступил новый, 1915, год — второй год мировой войны. И 4 января 1915 г. в Банк Англии от братьев Беринг поступили очередные шесть векселей российского правительства (№ 19–24) на сумму 3 млн ф. ст.[306] Итак, кредит иссяк, и на счету ноль.

К тому же вездесущая британская пресса не унималась, полагая, что кредитная поддержка России Великобританией ставит английскую торговлю в крайне стесненные условия, позволяя Петрограду использовать средства только для госзакупок, искусственно затрудняя свободу торговли, сохраняя крайне невыгодный для деловых людей обеих стран обменный курс рубля[307]. Подобную реакцию вызвало то обстоятельство, что сообщение о предоставлении кредита привело к скачкообразному росту обменного курса рубля со 116–118 руб. за 10 ф. ст. до 108, хотя ранее временами он опускался и до 135 руб., а затем и к полной неразберихе на рынке. Особенно болезненно сказалось то обстоятельство, что военные действия начались буквально накануне уборки урожая, а российский вывоз оказался парализованным в результате боевых действий на Балтийском и Черном морях[308]. При этом общий среднегодовой экспорт из России зерна перед войной превышал 10,5 млн т[309].

Не могли успокоиться и британские предприниматели. Они продолжали требовать от правительства добиться от российской стороны уплаты по довоенным отгрузкам товаров в Россию. Их недовольство вызывал тот факт, что британский кредит пошел исключительно на финансирование поставок военной техники и материалов. Пресса активно поддерживала такие выступления. «Как результат, для обычных коммерческих целей британская торговля с Россией пришла в состояние застоя, и британские экспортеры не в состоянии получить деньги за товары, проданные до начала войны», — писала газета «Таймс». «Была надежда, — подчеркивается в той же статье, — что восстановление нормального обменного курса последует за недавним размещением в Банке Англии депозита в российском золоте на восемь миллионов фунтов и выпуском в Лондоне российских казначейских обязательств на 12 миллионов фунтов стерлингов»[310]. Увы, она оказалась призрачной.

Но британские купцы, привыкшие за столетия колониальной экспансии империи, что с их мнением считаются, были не намерены так просто смириться с угрозой убытков, которые они могли понести в результате непродуманных, но их мнению, действий собственного правительства. Ассоциация торговых палат Великобритании обратилась к Казначейству с требованием принять срочные меры для изменения сложившейся ситуации. В условиях войны и крайней заинтересованности властей в конструктивном сотрудничестве с представителями деловых кругов подобное положение не могло не беспокоить правительство и Банк Англии. Тем более что официально Великобритания всячески избегала официального объявления о прекращении размена банкнот на золотую монету. Несколько забегая вперед, отмечу, что формально Великобритания не приостанавливала действие золотого стандарта[311]. Даже экспорт золота официально оставался полностью легальным до мая 1917 г. «Данное обстоятельство, — отмечал английский историк Х. Уизерс, — всегда, однако, было предметом гордости и даже кичливости британских банкиров: что любой, кто обратится в английский банк, представит законное требование, незамедлительно и без вопросов сможет обратить его в золото»[312].

На практике декларируемое право на размен обернулось фикцией. Обменять банкноты на золотую монету было крайне затруднительно, даже, скорее, невозможно. Что касается вывоза золота, то из-за угрозы утраты груза в результате действия немецких подводных лодок страхование этой операции, в случае ее коммерческого характера, стало столь дорогим, что утрачивало всякий практический смысл. В результате прекратился отпуск золота даже на зубное протезирование, хотя многие раненые английские военнослужащие в этом остро нуждались. Реальность жизни и деловая практика сильно отличались от провозглашаемого принципа сохранения свободы размена.

Надо признать, что власти союзных стран действовали в отношении своих толстосумов и аристократов куда как более жестко, чем царское правительство. В Париже и Лондоне вполне справедливо полагали, что тяготы военного времени должны нести все классы и сословия. Конечно, на деле это выходило больше на словах. Но все же…

«Сегодня я должен был обедать у Эдмонда де-Ротшильда[313] в его вилле в Булонь сюр Сен[314]; свидание состоялось вместо того в Париже, так как все его лошади и автомобили были реквизированы», — записал уже в первый день войны в своем дневнике британский посол во Франции Фрэнсис Берти[315].