Расписание тревог

— Не, милок, в Тобольском начаевничалась.

— Мне плесни, — попросил Торопов.

Трамвай отвалил, Минбаев вернулся на свое место.

— Лизавета! — опять подступила к кассе старуха.

— Ну что тебе, мама, что? — послышался Лизин голос. — Не выйду я! И не зови. Иди домой!

— Ты как с матерью разговариваешь! — возмутилась старуха.

Минбаев коротко, враждебно посмотрел на нее.

— А как еще надо? — сказала Лиза.

— Хоть поздоровайся!

— Здравствуй.

— Открывай, поговорить надо.

— Посторонним вход в кассу запрещен, — сказал Минбаев.

— Я не посторонняя. Ты, Ондрюшко, мне не прекословь, не ровен час, ушибу.

— И ушибет, — заверил Минбаева председатель. — Можешь не сомневаться.

Лиза загремела засовом. Старуха втиснулась в кассу.

— Открой очко-то, — потребовала она. — Дышать нечем.

— Я, шкипер, тебе благодарность хочу от правления сделать, — сказал Торопов. — За то, что от долбоедов этих, от Шмакова с Сергейчуком, избавил. Но Лиза нам самим нужна, две группы без доярок остались. Можешь ты это понять?

Минбаев молчал.

— Ну добро бы девка была, а то ведь замужняя женщина! Об этом ты подумал?

— Разведут, — подумав, сказал Минбаев.

— А люди что скажут?

— Сорока целый день говорит; что толку?

— А если Жорка придет? — припугнул Торопов.

— Пусть не приходит. — Бесстрастное лицо начальника пристани дернулось, как от ожога. — Плохо ему будет.

Торопов засопел, хотел было опять закурить, но вспомнил о запрете.

В кассе разговаривали шепотом, но время от времени прорывались слова, сказанные в полный голос. Через минуту дверь с грохотом распахнулась; гневная, распаренная Дарья Егоровна вышла на палубу, Лиза, выбежав следом, повисла у нее на руке:

— Отдай, отдай!

— Нетушки, — вырвалась старуха, — не отдам!

Лиза уткнулась лицом в стенку, заплакала. Косынка сбилась, обнажив светлые волосы, накрученные на бигуди.

— Реви, реви, мила дочь. Меня слезой не доймешь.

— За что ты меня мучаешь?

— А то ты не знаешь?

— Я тебе еще раз заявляю: не вернусь, хватит, нажилась!

— Дело хозяйское, — сказала старуха. — А только счастья тебе здесь не будет, все одно воротишься. Дак лучше уж сразу.

Торопов, хмуро наблюдавший за ними, поставил кружку на ящик.

— Спасибо за чаёк, шкипер.

Минбаев, вздрогнув, кивнул.

— Павел Митрофанович! — метнулась Лиза к председателю. — Хоть вы на нее повлияйте!

— А что вы не поделили-то? Вопрос остался без ответа.

— Я, Лиза, для тебя же стараюсь, — тихо заговорила старуха. — Совесть хочу в тебе разбередить! А как еще, когда ты умом понять не можешь?

— Я-то поняла, это ты понимать перестала! Вбила себе одно в голову. Да не вернусь я никогда! Так и передай своему Жорке, куркулю проклятому, я ему не прислуга! — Она сделала тупое надменное лицо, изображая мужа: — «Лизавета, отчего в борше шшепки плавают, давно не учил?»

— А похоже! — сказал Торопов.

— Пусть сам теперь варит, без щепок!

Старуха подошла к дочери, обняла за плечи.

— Лизонька, господи, да не ради Георгия я хлопочу. Я за тебя страдаю, за дом наш. Какая на тебя надёжа была, первая-в колхозе ударница, десятилетку кончила… Никто и не зарабатывал столько, как ты, и двести, и триста выходило. А тут что платят? Поди, рублей семьдесят?

— Шестьдесят два пятьдесят, — сказал Юрка.

— Не в деньгах, мама, мое счастье!

— Ну хорошо, не в деньгах. А в чем?

— Жить хочу по-людски!

— А у нас? Чем тебе не жизнь? — обиделась старуха.

— У вас?.. Как вечер, так хоть вешайся. Одни Жоркины разговоры про то, где, кто да скоко выпил. Только и радости было, что работа!

Выговорившись, она умолкла, пристально разглядывала на пальце дешевенькое колечко.

— Это твое последнее слово? — поджала губы старуха.

— Не последнее, а крайнее. Мама, я тебя предупреждаю: отдай по-хорошему!

— И не надейся!

— А что ты у нее забрала-то? — спросил Торопов.

— Да вот, часики, — разжала кулак старуха. — Которы ты ей в прошлом годе вручал.

— Отдай, Егоровна, — сказал Торопов. — Заслужила, пускай носит.

— Дак как! — не согласилась старуха. — На них что написано? Лизавете Пшеничниковой — передовику доения. А какой она тут передовик? Не достойна больше.

— Я тебе другие куплю, — пообещал Лизе Минбаев. — С календарем.

Лиза взглянула на него с мукой и опять расплакалась.

— Прошу вас, граждане, пройти к пристани, — перекатывая желваки на скулах, сказал Минбаев.

— Да пропади ты с пристанью своей! Айда, Пал Митрофаныч. Юрко, где ты тут?

Юрка вышел из-за штабеля, вскинул на плечо старухин рюкзак. Он был уже в штанах и рубахе, завязанной на животе в узел.

— Ладно, шкипер, — пригрозил Торопов. — Мы с тобой на бюро поговорим. Попомнишь мое слово.

Минбаев хотел что-то ответить — председатель потянулся к нему выжидательно, но тот промолчал.

— Тьфу! — с сердцем сказал Торопов и направился к сходням.

— Крохмалев! — крикнул Минбаев. — За расчетом пусть мать придет.

— Ладно, — ответил Юрка и тоже сердито сплюнул. — Гори она огнем, ваша пристань.

Он пропустил бабку Дарью и, поднимаясь следом, всем сердцем пожелал Минбаеву пожара на дебаркадере.