Расписание тревог

Капа и неумело помогающий ей квартирант управились по дому, затопили печь (это на ночь-то, девоньки!), согрели воды. Потом поставили посередь избы табуретку. Капа, смеясь, села на нее, укуталась по самую шею холстиной. Рудольф Прокопьевич долго возился у лампы с медицинским, как показалось Нюрке, инструментом, потом взял в руки гребень и заговорил по-иностранному, чудно картавя и подборматывая. Он вообще весь преобразился, порхал вокруг каменно застывшей Капитолины, как молодой бес, хлопал в ладоши, вставал на цыпочки, приседал. Тень от его нескладной фигуры металась на беленых стенах, наводя ужас на затаившуюся Нюрку. Потом спина его надолго заслонила от нее Капитолину; что он там вытворял, она не видела, шепча про себя молитвы. Вдруг Рудольф Прокопьевич воскликнул: «Эйн, цвей, дрей», раскинул руки и отступил в сторону.

Капа поднялась с табуретки, холстина упала к ее ногам. Приосанясь, высоко неся голову с невиданной, неземной красоты прической, она прошлась по избе, подплыла к зеркалу и застонала от избытка чувств.

— Получилось… я знал, я же видел… — косноязыко говорил, любуясь ею, Рудольф Прокопьевич. — Вы богиня, богиня. Я счастлив.

Капа взглянула на ходики, ахнула:

— Ясное море! Второй час! Ведь я просплю дойку-то!

Она опять подошла к зеркалу, прощально оглядела себя, и, всхлипнув, ожесточенно стала раздирать волосы. Сухим дождем просыпались самодельные шпильки.

— Что вы делаете?! — вскричал Кузнецов.

— Коровы… не примут!.. — прорыдала Капа.

И Нюрка, забыв, где находится, ударила с ней в голос.

Осенью Кузнецова выбрали в председатели, как ни отпирался он, ссылаясь на свою полную непригодность, да и в районе кандидатура парикмахера прошла со скрипом.

А ничего! С бабьей дотошливой помощью стал Рудольф Прокопьевич председателем не хуже других, даже ставили иногда в пример, впрочем, не часто. И было, дело, хаживал по самому краю, по самой круче строгого военного времени. Однажды утаил толику урожая на корм скоту — пронесло. Однажды, за сдачу на мясо дойных коров, едва не очутился там, куда Макар телят не гонял.

Он, знавший деревню по произведениям Гоголя, искренне недоумевал, отчего в здешних краях пашут на лошадях, тогда как, по Гоголю, следовало на волах. И коней-то в колхозе осталось считанные единицы, сплошь доходяги, добрых мобилизовали в армию. Тоскуя о тягловой силе, Рудольф Прокопьевич, верно, не раз вспоминал покойного тяжеловеса Пулю.

Навел на мысль и укрепил в ней межколхозный номерной бугай. Случилось это на племенном пункте. Все утро бык косился на председателя «Просвета». Улучив момент, выскочил из станка. «Ого, вот это бицепсы! — подумалось Рудольфу Прокопьевичу. — Иван Поддубный, ни дать ни взять!»

Бык молча пер на него, как трактор. Только тут Кузнецов сообразил, что пора уже испугаться и принять меры. Но испугался он чуть позже, когда бугай, ухваченный им за кольцо, продетое в ноздри, жалобно заверещал и повалился набок. «И ведь вполне управляем!» — осенило Рудольфа Прокопьевича. В следующее мгновение у него подломились ноги, и он вынужден был опереться на рог поверженного противника.

На мясопоставки «Просвет» сдал выбракованных коров. Ранее предназначаемые для этой цели бычки были оставлены на зимовку.

Вот тут-то Кузнецова едва не прижал Карпов, глава района.

Протомив его в приемной весь день, вечером Карпов вызвал-таки в кабинет, но еще довольно долго вел по телефону негромкие, многозначительные разговоры. Кузнецов, приготовившийся к самому худшему, от нечего делать разглядывал его бритый череп и буденновские усы, комбинировал фасоны прически и вообще растительности и настолько увлекся, что, когда Карпов обратил наконец на него внимание, совершенно позабыл, по какому поводу сюда вызван.

— Что я, собственно, предлагаю, — заговорил он с карандашом в руке. — Смотрите. Вот этот круг — ваша наружность. Это ее профиль. Итак, что мы делаем? Спускаем височки, раз! Затем усиливаем линию подбородка, он у вас несколько… инфантилен. Чуть приподнятая, неброская бородка, усеченная снизу, исправит этот природный дефект. Та-ак, а с усами мы поступим таким манером…

— Вы сумасшедший? — пригнетая бешенство, спросил Карпов.

— Кто в наше время не сумасшедший, дорогой мой… Ну так вот, усы мы снимаем таким манером, чтобы общий рисунок…

— Вон, — тихо и многозначительно сказал Карпов. — Сидеть в Красной до вызова к прокурору.

Кузнецов встряхнул кудрями.

— Не нужно меня пугать. — И уже захлопнув за собой дверь, вернулся. — А эти усы вам решительно не к лицу. Вы не Буденный.

— Что-о-о?! — проревел Карпов.

— Отнюдь не Буденный, — уточнил Кузнецов и вышел.

Беду от его головы отвела Капитолина Акимовна, чье имя, как знатной доярки, гремело тогда на всю страну.

— Как хошь, — заявила она Карпову, нарочно съездив в район. — Прокопьич действовал с общего согласия, и мы тебе его не выдадим. Шутка в деле, один-единственный мужик на всю Красную! Сажай любую из нас, хоть меня, а его не трожь.

К тому времени из сорока красновцев с войны пришли только двое, два брата Рожковых, Василий и Михаил, утонувшие в Курье вскоре же по возвращении.