Расписание тревог

— Так вот же ответ! — воскликнул фельдшер. — Совершенно верно! Сергей Павлович, сорок третий! Сорок третий у вас был размер!

— Точно? — хрипло спросил Рогов.

— Как в аптеке! — рассмеялся фельдшер.

Все облегченно перевели дух. Григорий вытянулся петушком — теперь его место здесь, среди почитаемых людей и родни, было узаконено.

Рогов, рассеянно улыбаясь, прислушивался к ногам. Боль, похоже, дошла до упора и пошла на убыль.

— Угоститесь, пожалуйста! — Надя стояла возле гостей с подносом.

— Дело хорошее, — поблагодарил Сычов. — Вы тоже, Сергей Павлович, примите, не повредит.

Рогов отрицательно покачал головой и закрыл глаза.

Надя отнесла его в свою постель. Без протезов весу он был совсем детского; что ей, этакой здоровой бабе? Рогов бормотал что-то уже бессвязное, парно́е, сонное, думая сквозь сон, что ноги, по всему, отболели, но на могилу к браткам по госпиталю надо напоследок съездить, рассказать про орден.

Вот ведь какая нежданная вышла радость!

И положить розы.

Зимник

1

В марте, ранним утром, у «атээс», что означает «артиллерийский тягач, средний», прощались двое, два бородача — буровой мастер. Ветлугин, двадцати семи лет, и водитель Борис Шумилов, двадцати четырех лет. Ветлугин был энтузиазмом тюменской нефти и оброс бородой из чисто символических соображений. Борис отрастил бороду из соображений практических: зимой для тепла, летом от мошки, которая бессильно складывала крылья перед неприступностью его рыжего проволочного волоса.

Они теребили всяк свою бороду и мирно калякали под гул бурильной установки.

— Так что вот, — говорил мастер.

— Угу, — соглашался Борис.

— Будут воспитывать — не перечь.

— Это как водится.

Ветлугин улыбнулся, легонько толкнул водителя. Борис охотно ответил на его улыбку, но толкать мастера пожалел.

Из окошка ближнего балка высунулась мрачная горбоносая физиономия помбура Биджо. После сна он имел обыкновение торчать в окошке минут пятнадцать. На буровой это называлось: Биджо гуляет. Присутствие его мешало Борису говорить с мастером. Борис подошел к окошку, прихватил на ладонь нечистого крупитчатого снега, спросил:

— Гуляешь?

— Ну, — ответила голова равнодушно.

— Приступай к водным процедурам. — Борис поднес снег к носу Биджо.

— Иди ты! — обиделась голова.

Ветлугин терпеливо ждал, ковыряя снег носком бродня.

— Потом Нинке купи…

— Ага?..

— Килограмма два шоколаду купи…

— Ясно.

Им опять помешали. Из балка выскочил, в одной маечке и валенках, с полотенцем на шее, дизелист Пасий Устюжанин, кудрявый, мелколицый, с папиросой в толстых губах.

— Привет, привет, я — Ромашка, как слышите, перехожу на прием!

— Привет, — тяжело вздохнув, сказал Борис. Пасий мог шутить: сургутская милиция его не вызывала.

Дизелист спустился к ручью, расшвырял лапник, прикрывающий черную прорубь, лопатой выплеснул тонкий ледок, сбросил незначительную свою одежду и с показным наслаждением опустился в воду.

У Бориса мороз пробежал по коже.

— Силен, мартышка, — привычно удивился он.

— Я тоже купался в прошлом году, — как-то смущенно и по-мальчишески хвастливо сказал Ветлугин. — А теперь нельзя: язва.

Борис понимающе кивнул.

— Ну, тебе все ясно? — спросил Ветлугин, заторопясь и пристально глядя в глаза Борису.

— Да вроде все, — виновато ответил тот.

— Ну и поезжай!

Резко отвернувшись, мастер зашагал к установке.

Борис посидел в кабине несколько минут, ожидая, что кто-нибудь подбежит с поручением, но никто не подбегал, поручения все были сделаны накануне, и он, опять вздохнув, включил зажигание.

Прострельно четкий березняк с сосульками на веточках от вчерашнего солнца расступился — вездеход, рыкнув мотором, выкатился на зимник.

Борис мягко повел его в глубоких, расхлюстанных колеях, клял эти колеи, тоскуя по твердому грунту, где можно было взять скорость.

По обе стороны зимника тянулось заснеженное болото с жидкими прутиками тальника и еловым хилым кисличником. Человеку приезжему этот мертвый, придавленный снегом рям показался бы бесконечным, однако Борис был коренной житель и унылый пейзаж его нимало не трогал. Он знал, что болото не скоро, но кончится и тогда начнется самый трудный участок пути по отрожной тайге.

Сильно заботила его правая гусеница. На ней осталось семьдесят восемь траков вместо восьмидесяти пяти. Он уже нарушил инструкцию, по которой ходовую часть полагалось менять сразу, как только полетит шестой по счету трак. Он набегал уже восемь тысяч километров при норме шесть и гордился этим на буровой, а в дороге переживал.

Но еще больше удручала его цель поездки. Официально он направлялся в Сургут — в транспортный цех на ремонт. Но это была афиша, а на самом деле ехал Борис отсиживать присужденные ему в январе десять суток.