Расплата

– Что же тебе нужно, Катя? – вскричала Варенька, пожимая плечами и делая рукой жест недоумения. – Положим, мы уж не друзья; это естественно в подобных случаях… Мы враги, потому что предмет нашей вражды – живой человек, которого нельзя же поделить, чтоб не было обидно ни тебе, ни мне… Но я совсем неповинна в твоём несчастье… Я полюбила Николю – и только…

– Я ещё не начинала говорить, Варенька, – с дрожью в голосе отвечала Кривцова, – и о том, что мне нужно, скажу после. Это было только предисловие – разъяснение на твой вопрос.

Она опять пошевелила руками под тальмой, причём послышался какой-то металлический стук, и, сделав над собой усилие, начала:

– Ещё бы! Никому не воспрещается любить!.. Это свободное чувство… Но ведь и убивать никому не запрещается… до поры, до времени…

– Ну, это разница! – живо заметила Ракович.

– Да, разница – вообще… – отвечала Кривцова, – но не в моём случае. Ты это сейчас увидишь, если не видела… Слушай… Мне нечего распространяться о том, как я его любила… Он тебе сам всё рассказал, потому что от тебя у него не было тайн… Я это знаю теперь… Я была его женой, и нам нужно было повенчаться… Он часто обещал мне это… Правда, при этом он развивал свою теорию личного наслаждения, которая исключала возможность брака… Но он развивал её, может быть, с целью заблаговременно приучить меня к своим будущим изменам… Может быть, он рассчитывал, что из меня выйдет ширма… Ужас положения так был велик, что я решилась бы выйти за него и на этом условии и пожертвовать любовью… А он между тем всё медлил и скрывал причину… Ты видала моего дядю?.. Это был дикарь в самом грубом смысле… Заметив, что я беременна, он прежде всего отколотил меня… и потом ежедневно пилил меня и попрекал… В нашей дикой, мелко чиновной, мещанской среде свободная любовь – преступление. Тут нельзя отрицать брака… Тут заплюют и сживут… Во мнении дяди я была последняя дрянь, которую можно было бить пинками… и говорить ей такие вещи, которых никогда не слышали твои дворянские уши, Варенька… Бежать было некуда! Всюду осмеяли бы, всюду оскорбили бы!.. И ведь он всё это знал. Знала и ты. Если ты честная, то не станешь от этого отказываться… Да, ты знала, Варенька, и даже простила ему… за меня!.. Ты не ответила на моё письмо… Я умоляла тебя приехать ко мне… повидаться… Самой отправиться к тебе мне было нельзя… Дядя отобрал от меня единственное приличное платье… А у меня, от моей тогдашней полноты, был такой смешной, позорный вид… О, я понимаю, почему ты не приехала и оставила письмо без ответа… В это время вы оба были в самом разгаре вашего воркования… Подожди, не перебивай, ты после скажешь, если это понадобится… До последнего дня я надеялась… и сносила мерзости дяди… Вдруг – вы исчезли… и бросили меня… Я осталась одна, оскорблённая, обманутая, без веры, без луча света…

Она остановилась и завистливым взглядом окинула Вареньку.

– Ты теперь belle femme [прекрасная женщина – фр.], Варенька, полная и красивая… Конечно, ты счастливо провела эти два года… Тебе, может быть, непонятно то, о чём говорю. На твои плечи не опускался ни чей кулак, никто не бил тебя по лицу… У тебя всегда была и лучезарная действительность, и лучезарные надежды…

Нахмурившись, она продолжала:

– Родился ребёнок… здоровый и сильный, с громким криком… Вот тут опять явилось что-то, что привязало меня к жизни, как она ни была мерзка… Однако, дядя продолжал своё… По городу распространились самые гнусные басни… Какая-то добрая душа, защищая Колю, предположила, что ребёнок у меня мог быть… мало ли от кого! К этому прибавили кое-что… И таким образом сочувствие, какое могло выпасть на мою долю, было убито… Ко мне стала шляться жидовка, Любка… Я скоро поняла, какая у неё профессия. А когда, в слезах и горе, я рассказала дяде о своей безвыходности… и унизилась до того, что валялась у него в ногах… унизилась для ребёнка! – прося пощадить меня и не обращаться как с собакой… он остервенился, с какой-то странной свирепостью, и опять избил меня… Тут у меня испортилась грудь… Я стала кормить ребёнка козьим молоком, которого он не переваривал. Мало-помалу, он так высох, что когда я купала его, ручки его казались ниточками… Варенька, он умер!

Она замолчала. Её глаза наполнились слезами, блеснувшими на солнце.

XV

– Ты кончила? – спросила Ракович растроганным голосом.

– Нет, – отвечала Кривцова, – не кончила…

Она вынула платок и отёрла слёзы.