Расплата

Три дня провели в библиотеке за изучением подшивок местных газет. Безрезультатным оказался и следующий день: мелькают истекшие годы — никаких сообщений о том, как судили Фрица и Марту Гебауэров, Вальтера Шерляка, Петера Блюма и других убийц Яновского лагеря, ни одного репортажа из зала суда, никаких комментариев. Газетные колонки заполнены пикантными подробностями убийства из ревности, детективными историями о наглом шантаже миллионера, о похищении многомедальной собаки, описанием бракосочетания английского престолонаследника.

— Заговор молчания! — захлопывает Якоб переплет последней подшивки.

— Что будем делать? — спрашивает Данута.

— Нанесем визит прокурору Приштнеру. Побеседуем о судебных процессах и откликах прессы.

— Найдется ли время у герра прокурора для беседы со злокозненными газетчиками?

— Если прокурор Приштнер не примет — гарантирую не менее ста пятидесяти строк в нашей книге, плохо примет — все триста строк, пожелает по существу побеседовать — тысячу строк. Детали визита обсудим за ужином в хорошем ресторане, с хорошей музыкой.

В ресторане «Черный рыцарь» не оказалось оркестра, музыкальный ящик встретил оглушительным «That’s the way, aha, aha…»[9]

Когда ужин подходил к концу, соседний столик заняли пожилые мужчины. Судя по шумному разговору и раскатам оглушительного смеха, «Черный рыцарь» не был началом их пути.

Лысый рыжеусый толстяк предлагает своим собутыльникам задачу:

— Сколько евреев можно поместить в «фольксвагене»?

— «Фольксваген» — народная машина, в ней не перевозят евреев, — возражает крепыш без малейших признаков старости.

Посмеялись, усач уточняет вопрос:

— Ну, а если немцы транспортируют евреев для специальных целей?

— Тогда один немец вполне возьмет трех евреев, — идет на уступку крепыш.

— А я утверждаю, что один немец перевезет девяносто девять евреев, — объявляет усач.

— В «фольксвагене»? — хохочет крепыш.

— Почему бы и нет! — ухмыльнулся усач во весь рот. — Девяносто шесть — в пепельнице и трех — на сидениях.

Собутыльники долго хохочут, крепыш, схватившись за живот, воет от смеха:

— Ну и уморили, Эрнст! Ха-ха-ха! Ох, не могу, ох, не могу! Ха-ха-ха!

— А ты, Фридрих, не хотел перевозить евреев в «фольксвагене»! — укоряет усач между залпами смеха.

— Фридрих! — шепчет Якоб, продолжая розглядывать крепыша. — Это же Гайне, ей богу, Гайне. Неужели не узнаешь?

— Гайне! — подтверждает Данута.

Якоб вдруг почувствовал, что он не за столом ресторана, а в очереди у раздаточного окна лагерной кухни. Подходит Гайне к концу длинной очереди, вежливо интересуется: «Кто последний?» — «Я, герр шарфюрер!» — «Быть не может!» — напряженную тишину взрывает выстрел, разлетаются брызги крови и мозга по одежде и лицам стоящих рядом узников. «А теперь кто последний?» — спрашивает как ни в чем не бывало следующего. Отвечает узник — снова летят брызги крови и мозга, молчит — Гайне недоумевает: «Разве не знаете, что бывает, когда не отвечают начальнику?» Гремит выстрел, и снова раздается вопрос: «Кто последний?» Иногда Гайне доверительно объяснял узникам: «Не вижу крови — завтрак не идет в рот!»

— Надо задержать его! — возвращает Данута Якоба из кровавого прошлого. — И так, чтобы негодяй не мог скрыться. Возможно, у него другая фамилия, сбежит — ищи тогда ветра в поле. Да и станут ли искать? Только сделают вид, что ищут. Мы же видели в Нюрнберге Герхарда Опитца!

— Что ты предлагаешь?

— Сиди и наблюдай за компанией. Станут уходить — задерживай, в зале полно посетителей. Я вызову полицию.

— Называй свою должность — подействует: побоятся скандала.

Вышла Данута, как выходят на пару минут, сумочку оставила на столике. Компания и не думает уходить, сменяют друг друга пиво, анекдоты и хохот. Музыкальный ящик гремит модными ритмами, на свободной половине зала кружатся пары.

Сначала никто не обратил внимания на Дануту и двух полицейских, подошедших к столику веселой компании. Но вдруг музыкальный ящик захлебнулся. В наступившей тишине Якоб Брович объявляет на весь зал:

— Это шарфюрер СС Фридрих Гайне — убийца многих узников нацистского лагеря смерти во Львове.

За соседними столиками прекратили есть, пить, разговаривать, глазеют на Якоба, Дануту, полицейских и умолкших мужчин.

— Прошу предъявить документы, — обращается полицейский к Фридриху Гайне.

— Пожалуйста! — с Гайне слетел хмель, лицо стало бурым. — Я действительно Фридрих Гайне и действительно был шарфюрером эсэсовских войск. Мне нечего скрывать и стыдиться верной службы Германии и честного выполнения долга солдата. Требую задержать этих красных, пусть ответят за оскорбление и клевету.

Поднялся худощавый собутыльник, вежливо представляется полицейскому:

— Городской советник от ХДС Эгон Лютц! Прошу оградить ничем не запятнанного немца от оскорблений каких-то иностранцев.

— «Какие-то иностранцы» — бывшие узники Яновского концлагеря. Мы видели, как шарфюрер СС Фридрих Гайне убивал ни в чем не повинных людей, — хотя голос у Якоба сиплый от волнения, в притихшем зале его слышат за всеми столиками.