Расплата

Пьяные милиционеры колотили в запертую дверь столовой. Обычно в такое время в столовой никого не бывало, буфетчик ночевал в деревне у родственников. Но в этот вечер забили корову, которая сорвалась со скалы и сломала ногу, и буфетчик помогал повару свежевать тушу, Он не сразу услышал стук в дверь. Отложив в сторону длинный окровавленный нож, пошел открывать. Не успел он сдвинуть засов, как в столовую ввалились милиционеры.

— Ты чего в темноте сидишь? — заорал низенький, толстый.

— Давай вина! — Высокий рябой с такой силой хлопнул буфетчика по плечу, что тот чуть не упал.

Развязность незваных гостей разозлила буфетчика, но он нагнал на лицо привычную улыбку и вежливо предложил садиться. Пока буфетчик зажигал керосиновую лампу и откупоривал бутылки, долговязый милиционер затянул песню.

Гляжу на тебя,
как ястреб на перепелку, —

он раскинул свои длинные руки, как крылья, и закачался, теряя равновесие.

Знать бы, что ты думаешь обо мне! —

подхватил низенький, черноусый, игриво подмигивая буфетчику.

«Принесла вас нелегкая!» — думал тот про себя, ставя на стол стаканы.

Милиционеры стояли посреди комнаты, увлеченные пением.

Все время, пока они пели, буфетчик стоял за прилавком, томясь от безделья, и думал о неосвежеванной корове. Подставив пьяным стулья, он сказал:

— Видно, хорошо покутили…

— Что нам еще оставалось?

— А парня того вы нашли? — словно проверяя, спросил буфетчик, хотя только что видел Мушни.

— Которого?

— Да за которым приехали?

Толстый милиционер вдруг заревел, как зверь, и изо всех сил хватил кулаком по столу. Глаза его налились кровью, и на лице появилась такая злоба, что буфетчик возблагодарил бога, что Мушни в эту минуту здесь нет.

В столовой установилась тишина — пролети муха, ее слышно было бы. Но милиционер закричал опять, прежде чем присутствующие успели ощутить эту тишину.

— Поймаю и своими руками задушу! — заскрипел зубами толстяк, сжимая кулаки. — Вот так задушу! — показал он буфетчику, шевеля пальцами, как будто разминая в руках что-то твердое и неподдающееся.

— Никуда он не уйдет, — добродушно произнес долговязый, он, видимо, был в хорошем настроении и хотел успокоить рассвирепевшего друга.

— Ты думаешь, я ловить его буду? — прервал его толстяк и снова обратил к буфетчику искаженное злобой лицо. — Нет! Ловить его незачем! Я научу его, как надо стрелять!

— Стрелять — это мы умеем! — весело подтвердил долговязый и собрался снова затянуть песню.

— Стрелял в самого главного геолога! — с таким возмущением кричал толстяк, словно не представлял себе более почетной и высокой должности. — Я ему покажу, как надо стрелять! — Он достал из кобуры револьвер и направил его в угол комнаты, будто там скрывался Мушни.

— Выходи! — заорал он в темноту с таким напором, словно обращался к Мушни, которого никогда не видел и бог весть каким себе представлял.

— Выходи, прямо в лоб тебе пулю влеплю, сопляк! — Он встал, сделал несколько шагов к темному углу и нажал курок.

Загремел выстрел. Запах пороха ударил в нос перепуганному буфетчику. Стало тихо.

— Вот так, — опустив револьвер, процедил милиционер. — Ну, а теперь наливай!

Скорее всего выстрел немного отрезвил его и некоторым образом успокоил.

15

Тапло и Мушни тихонько вошли в темную комнату и прикрыли за сбой дверь. Окно было закрыто, ветер колебал занавеску. Мушни заволновался так же, как и вчера, когда вошел в эту комнату один. Сейчас Тапло была с ним, и сердце у него билось учащенно, то ли от сознания, что он здесь, с ней наедине, огражденный от всего мира, то ли от недавней погони — невидимой, но несомненной. Привыкшие к темноте глаза различали кровать, на которой он провел предыдущую ночь. Кровать Тапло. Это сближало их, у них словно бы появилось что-то общее. Мушни с трудом овладел собой и успокоился, только когда Тапло засветила лампу и насмешливо спросила:

— Что ты торчишь в дверях? Садись!

Она достала из тумбочки бутылку водки. И, ловко двигаясь, накрыла на стол. А Мушни сидел и следил, как бесшумно и плавно скользила она. При свете лампы девушка казалась особенно красивой, и он ни о чем не думал, ни о Квирии, ни о милиционерах. Просто наслаждался тем, что происходит сейчас, сию минуту, просто смотрел, как Тапло готовит ужин.

Выставив на стол сыр, соленья, две тарелки, стаканы и бутылку, Тапло вышла из комнаты. Мушни услышал, как она постучала в соседнюю дверь и спросила: «Можно?» В ответ раздались голоса — мужской и женский. Скрипнула дверь, и опять стало тихо. И вдруг эту сплошную, без единой трещины, тишину разбил выстрел, далекий, но резкий, как свист плети. Тревожным воспоминанием ворвался он в сердце Мушни, нарушив установившийся там мир. Мушни вскочил со стула и хотел выбежать из комнаты, но потом раздумал и подошел к окну. Ничего не было видно, только на склоне горел костер. Должно быть, там ночевали пастухи. Сонное поле, убаюкивающий стрекот цикад. Уж не послышался ли ему выстрел? У него так напряжены нервы, что ежеминутно мерещится то погоня, то стрельба.