Расплата

Девушка с благодарностью ответила, что ей значительно лучше. Мать прижимала к груди свою побледневшую дочку, все еще не в силах успокоиться. Она производила впечатление некультурной женщины, вздорной и малодушной. Совершенно необязательно было поднимать такую панику. Потом девушка подняла на Каху благодарные глаза:

— Возвращайтесь в зал, не пропускайте фильм…

Произнося эти слова, она выглядела такой несчастной, что Каха не подумал последовать ее совету, а проводил их на улицу, поймал машину и отвез женщин домой. Он чувствовал, что они уповают на него, как на ангела-хранителя, и это, очевидно, льстило моему другу, ибо, что ни говори, каждому приятно снискать славу благородного человека. Женщины жили на Вере, в Вардисубани. В темном и узком тупике они остановили машину перед старым двухэтажным домом с небольшим садом на задворках. Девушку звали Рукайя, и это театральное имя показалось Кахе наивным и смешным. Возможно, он чувствовал себя благодетелем, во всяком случае, прощаясь, довольно покровительски пообещал:

— Завтра непременно навещу вас, я уверен, что все обойдется, а сейчас отдыхайте.

Обрадованная мать всячески благословляла Каху, не зная, как отблагодарить его.

— Приходите, дорогой, обязательно приходите, — твердила она.

Здесь необходимо сказать, что мой друг не был избалован женщинами, и сам не придавал им большого значения. «Женщина нужна, когда ее нет, а когда она есть и с этой стороны все в порядке, тебя тянет совсем к другому, тебе уже не до женщин, а они требуют постоянного внимания и связывают по рукам занятого делом человека», — говаривал он. Не знаю, насколько искренним было его заявление, но он приводил в пример покорителя Константинополя, султана Мехмеда, который настолько увлекся одной красавицей из своего гарема, что в конце концов убил ее собственными руками, потому что, кроме нее, ни о чем не мог думать и запустил важнейшие государственные дела.

На следующий вечер, вспомнив о Рукайе, Каха подумал, что в его визите нет никакой необходимости, но… (потом он все это объяснял судьбой) все-таки решил сходить и узнать, как ее самочувствие. Может быть, ей нужна помощь? К тому же она, вероятно, обрадуется его приходу и вниманию, которым, по поверхностному заключению моего друга, девушка была явно не избалована.

Явившись к ним, он сразу понял, что его ждали, и остался весьма доволен, что выполнил свое обещание. Рукайя лежала в белоснежной постели и выглядела несравненно лучше вчерашнего. При виде Кахи глаза ее заблестели.

— Мы уже не надеялись, что вы пожалуете, — сказала мать, выдав то волнение или благоговение, которое они испытывали к своему благодетелю.

Каха присел на стул у кровати Рукайи и оглядел сверкающую чистотой комнату. На стене он заметил портрет девочки изумительной красоты и, поскольку надо было что-то говорить, спросил:

— Кто этот милый ребенок?

— Моя сестренка. Она умерла в двенадцать лет, — ответила Рукайя.

И Каха вдруг ощутил пронзительную жалость к морщинистой седой матери Рукайи и в душе выругал себя, что счел ее вчерашнее волнение за элементарную некультурность.

— Когда это случилось?

— О, давно, двадцать лет назад, мне тогда четыре годика было.

— Вы помните ее?

— Смутно, очень смутно.

Разумеется, это горе давно было оплакано близкими, Двадцать лет для человека — огромный срок, но у Кахи возникло такое чувство, будто он именно сейчас присутствовал при семейном несчастье, и он сочувственно посмотрел на Рукайю.

Потом мать поставила на низкий столик у постели блюдо с фруктами и графинчик с каким-то цветным напитком. Разговорились о вчерашнем, и выяснилось, что с Рукайей такое приключилось впервые. Каха был склонен винить во всем жару и духоту, но, вглядевшись в монашеское выражение лица этой не такой уж неказистой девушки, подумал, что, возможно, не только духота явилась причиной обморока. У Рукайи были прелестные черты лица, но общее выражение его как-то скрадывало эту прелесть. Мать была глубочайше признательна Кахе: она так растерялась, что, не приди он на помощь, с ума бы сошла. Теперь чувства матери были полностью понятны Кахе. Он молча потягивал водку, разбавленную сиропом, и слушал. В разговоре постепенно выяснилось прошлое и настоящее этой семьи. Отец после смерти старшей дочери запил и скоро сгорел.

— Он был замечательный бухгалтер, — рассказывала мать Рукайи, — даже стихи писал, правда, не печатал их. А как он любил сцену! В театре души не чаял, в молодости сам выступал на сцене рабочего клуба. Там мы и познакомились. Я тоже любила театр, — стыдливо, с виноватой улыбкой призналась она, вспомнив грехи девичества, а Каха подумал: «Вот откуда взялось это имя — Рукайя[35]!»

Дед Рукайи был старый революционер, террорист. Работал вагоновожатым. За убийство царского чиновника был приговорен к повешению, которое потом заменили десятью годами каторги. Все десять лет провел в Сибири и только после победы революции смог вернуться в Грузию. Старые партийцы, если использовать терминологию матери Рукайи, секретари ЦК навещали его и относились очень уважительно.