Расплата

— По-видимому, опасность переделала ее, — рассмеялся Вамех и выпрямился. — Она получила от жизни такой удар, что пересмотрела свои прежние воззрения…

Все засмеялись.

— Впечатления оказывают решающее воздействие на всех, — сказал Леван, — они целиком меняют душу.

— Одному впечатлению не под силу изменить душу, но оно, несомненно, оставляет глубокий след, — возразил Вамех, глядя куда-то вдаль так, словно он подразумевал и нечто иное.

— То есть, по-вашему, собака все же останется злой? — спросила Лейла.

— Посмотрим.

— Вот-вот, а вы подвергали себя опасности ради нее. Вообще я люблю смельчаков, но… — Лейла запнулась, — собака все же…

— Собака есть собака, хотите вы сказать? — засмеялся Вамех.

— И собака живая, и ее жалко, — быстро вставил Дзуку.

— Именно, — подхватил Вамех, — животные имеют очень много общего с людьми, — он повернулся к Лейле: — Им знакомы страх, тоска, удивление, отчаянье, радость, любовь…

Все молча согласились с Вамехом и разом посмотрели на овчарку. Вокруг них шумел народ, не желающий расходиться. Казалось, никогда не утихнут крики, разговоры, обмен впечатлениями и не успокоится весь этот водоворот. Вамех взял у Дзуку папиросу и закурил.

— Славно провел время Абрашка! — захохотал Дзуку, который почему-то особенно развеселился.

— Грандиозный пожар, как он разом испепелил такую громадину! — сказал Леван.

— Бывают чудеса. Ведь сегодня Абрашку прихватила ревизия, — Дзуку ухмыльнулся. — Как говорится, несчастного и на подъеме камень настигает.

— Не беспокойся, не такой уж несчастный твой Абрашка! — резко оборвала его Лейла.

Вокруг все говорили о пожаре. Всех удивляло, что огонь занялся так скоро, хотя ветра не было, будь ветер, куда бы ни шло. Но чтобы такой домина сгорел, как спичечный коробок, только руками разведешь!

Босой Рафаэль Македонский перешел улицу.

— Мура! — позвал он собаку.

Мура повернула голову на зов, заскулила еще жалобней и прижалась к ногам Вамеха. Все обернулись к Македонскому.

— Я только бросился спасать ее, но вы опередили меня, — подойдя, с учтивой улыбкой молвил Вамеху поэт. — Слепым щенком подарили мне ее в горах пастухи. Я не располагал временем возиться с ней и оставил ее Абраму.

Вамех промолчал. Все смотрели на поэта. Поэт же беззастенчиво врал, потому что никогда не был в горах у пастухов, хотя посвятил им несколько стихотворений. В то время романтика гор была в моде среди молодых писателей. Многие из них, никогда и в глаза не видевшие гор, с исключительной непосредственностью, прямо-таки с сердечным умилением строчили опусы на эту тему. Нелишне заметить, что все их творения как две капли воды походили друг на друга, что часто случается, когда у писателя за душой нет ничего, о чем бы он мог поведать людям, но он все же не в состоянии отказаться от сочинительства. Писали о горах все знакомые и не знакомые с ними, это считалось хорошим тоном, и Македонский отдал посильную дань модному поветрию. Что же касается Муры, то поэт выпросил ее у приятеля, завзятого охотника, которому щенка действительно подарили пастухи. Но Македонский всем раззвонил, будто именно ему преподнесли щенка в горах, и он настолько часто повторял свою выдумку, что поверил в нее и сам. А так как он не сбивался ни на одной мелочи, рассказывал, приводя подробнейшие детали, каждый раз одни и те же, то многим его болтовня казалась убедительной. Что же касается второй части заявления поэта, что он не мог возиться со щенком и поэтому оставил его брату, это было чистейшей правдой.

— Отменная собака, — повторил Македонский, — я собирался было сам кинуться в огонь, но вы опередили меня. Чрезвычайно признателен. Благодарю вас.

Вамех молчал.

— В тяжелое время вы приехали, Рафаэль. Такое несчастье! — посочувствовала Лейла поэту. Она была знакома с его творчеством и, хотя стихи его не вызывали у нее восторга, все же считала Македонского поэтом.

— Какие пустяки! Напротив, я очень доволен, что стал свидетелем этого п…п…прекрасного зрелища, — беспечно заявил Македонский, гордо взглянув на Вамеха.

Но Вамех не был знаком с Македонским, не знал, что тот доводится Абрашке братом, не подозревал, что этот толстяк пишет стихи, и поэтому не мог оценить сдержанность, невозмутимость и чувство юмора поэта так, как тому этого хотелось.

— Это зрелище настолько увлекло вас, что вы забыли надеть ботинки и брюки? — с открытой улыбкой заметил Вамех.

Краска залила лицо Македонского, но не убавила гонору. Он с достоинством опустил глаза, взглянул на свои голые ноги, потом поднял голову и словно прицелился взглядом в Вамеха.

— Между прочим, ваше лицо мне очень знакомо.

Вамех, скрестив на груди руки, насмешливо посмотрел на поэта, затянулся, щуря от дыма глаз.

— Кем вам доводится Миха? — не отставал поэт.

— Кто? — Вамех вдруг нахмурился.

— Миха Гурамишвили. Вам знакомо это имя?

Вамех, вздрогнув, вынул изо рта папиросу, Кровь отхлынула от его лица.

— Нет! — холодно ответил он.

— Вы необычайно похожи на одного из моих друзей, на Миха Гурамишвили. Он — замечательный парень. Его весь Тбилиси знает!

— Не знаю такого.

— У вас поразительное сходство, поэтому я и спросил…