Расплата

Тапло замечает Мушни, сидящего, или скорее полулежащего, в тени, еще выше поднимает брови и проходит с безразличным видом. На самом деле его лицо запоминается ей.

Мушни тоже видит Тапло, провожает ее равнодушным взглядом. Боль на мгновение исчезает. Наморщив лоб, он поднимает глаза к небу. Там никаких изменений. Небо такое же, каким было с утра, — чистое, голубое, с клочьями белых облаков. Время словно к месту примерзло, не движется совсем. Снова грызет его проклятая боль. Как хочется измученному телу покоя, уюта, ласки, как истосковался он по прикосновению теплых женских рук, нежных пальцев. Но усталое сознание не успевает запечатлеть этой тоски и желания, и Мушни не знает, что так приятно поразило его, что заставило на секунду забыть о боли, а вскоре он и вовсе забывает, что на какое-то мгновение почувствовал себя безмятежно.

2

Солнце стало клониться к западу, вокруг разлилась прохлада. На солнце теперь было куда приятнее, чем в тени.

Вертолет не прилетел и сегодня. Толпа начала расходиться. Женщины с детьми потянулись к деревне на ночлег — у всех там были знакомые и родственники. Мужчины оставались с вещами — ночевали они под открытым небом, завернувшись в бурки.

Мушни с трудом встал на ноги. Во рту было сухо, и кружилась голова. Превозмогая слабость, он сделал несколько неуверенных шагов. Остановившись, безрадостным взглядом окинул окрестности. Со всех сторон подступали холодные безмолвные горы, и долина, зажатая между ними, показалась ему тесной, как тюремная камера.

Мушни направился к роднику. Шел он по широкому полю медленно, устало ссутулившись, засунув болевшую руку за пазуху. Безжалостная, острая боль словно отупляла, разгоняя мысли.

Впереди он заметил девушку с пузатым кувшином на плече. Она шла ему навстречу, и кувшин был уже полон. Поравнявшись с ним, девушка, раскрасневшаяся от ходьбы, смело ответила на его взгляд. Усталой она не казалась, но, отойдя немного, поставила кувшин на землю и встала подбоченясь. «Ничего, придет домой и отдохнет», — подумал Мушни и почувствовал, что завидует девушке. Ему стало грустно.

До самого родника преследовала его эта грусть, вернее тоска — вроде какой-нибудь бездушной твари или, напротив, бесплотного духа. Но возле воды печаль рассеялась. Он неловко присел, встал коленями на мокрые камни и жадно приник губами к деревянному желобку. Иссохшее нутро вобрало в себя влагу, насытилось. Холодок воды взбодрил его. Он встал, мокрыми пальцами провел по лицу, по упавшим на лоб волосам. Сначала было приятно, но потом его вдруг зазнобило. Весь день ему было жарко, все тело горело, но лишь просох пот — снова захотелось тепла. Мушни поднялся на холмик и сел на валун, с удовольствием подставив спину последним закатным лучам. Мушни сидел, уставившись в одну точку, и ни о чем не думал.

Под ним был овраг, противоположный склон зарос кустарником, оттуда доносились невнятные голоса. Они перекликались, звали друг друга, но никого не было видно. Мушни догадался, в кустах возились дети — вышли собирать малину. Среди звонких детских голосов выделялся густой бас. Беззаботные мальчишки и девчонки были где-то совсем рядом, и Мушни стало обидно, что он их не видит.

— Дедушка! Деда! — звонко раздавался детский голосок.

Это, наверное, самый маленький отстал от своих и испугался, вот и кричит, как заблудившийся ягненок.

— Де-ед!

Мужской голос отозвался издалека. Дедушка шел на помощь. И Мушни вдруг проникся безграничной любовью к этому невидимому ребенку, всем существом почувствовал его страх и разделил его радость.

— Дедушка! — нетерпеливо звенел детский голосок, и сердце Мушни наполнялось добрым теплом оттого, что совсем скоро дедушка отыщет внучку в коротком платьишке или босоногого внука, приласкает и поведет за руку домой. Мушни даже по-хорошему позавидовал тому счастью, которое вот-вот испытает ребенок при виде спасителя-деда, должно быть еще бодрого и крепкого, надежного. Как приятно без сомнений и колебаний довериться его любви, отдаться его заботам.

У Мушни сжалось сердце, он словно превратился в беспомощного, чувствительного ребенка. К глазам подступили слезы, Мушни радовало, что отставший ребенок был таким счастливым, хотя и не сознавал своего счастья, и печалило, что самому не довелось пережить такое. Захотелось вдруг иметь деда или какого-нибудь близкого человека. Раньше он не испытывал подобных желаний. Мушни очнулся от слез, омочивших щеки. Очнулся, и исчезло, умерло поднявшееся откуда-то из глубины тепло, стремившееся заполнить его и даже перелиться через край. Непроявленная печаль обратилась в горечь и сладкий детский лепет, удалявшийся и терявшийся, гаснувший вдали, как наивная мечта, уже ни о чем не говорил ему, не будил никаких желаний. Он сидел настороженный, затаив дыхание, и чувствовал только, что становится холодно.

Солнце еще ниже склонилось к западу, и на окрестные холмы легла густая тень. Но Мушни был так поглощен собой, что долго ничего не замечал. А когда обнаружил, что давно наступили сумерки, встал и пошел к поселку.