Расплата

Теперь, когда он говорил нечто подобное, я больше не спорил, потому что сам все больше проникался такими же мыслями. И в тот день, сидя спиной к окну на круглом вертящемся фортепьянном стульчике, дымя сигаретой и глядя на Каху, который устроился на низкой тахте и, откинувшись к стене, играл на гитаре, я все же недоумевал:

— Если жизнью человека управляет только судьба, для чего ему дается воля?

— Воля? — сказал Каха. — Что может воля?

— Воля может преодолеть судьбу.

Каха отложил гитару, отодвинулся от стены, уперся локтями в расставленные колени и сцепил пальцы:

— Хочешь, расскажу тебе сон?

— Сон?

— Да, сон, который я видел в горах, в ночь перед гибелью Важа.

— Расскажи!

— Мне снилось, будто мы с Важа сидим на рюкзаках у подступов к вершине и отдыхаем. Сыплет густой снег, вершины уже не видно, все скрыто белой пеленой. Потом снег внезапно перестал, и прямо у наших ног разверзлась широкая, сверкая голубыми изломами льда, расщелина. Мы призадумались, не зная, как перебраться на ту сторону. И вдруг увидели — с вершины бегом спускается какой-то человек, направляясь прямо к нам. Приблизившись к краю расщелины, он мигом перемахнул через нее. Потом подошел к нам и спросил, что мы тут делаем. Я испугался этого человека, он стоял перед нами полуголый, босой — в этакий-то мороз! — лысый, морщинистый, пьяный, в какой-то меховой безрукавке. От страха я не смог ответить, а Важа сказал, что мы альпинисты, собираемся подняться на вершину, да вот вышла заминка. «Чего тут бояться, — услышали мы, — пошли, я проведу вас». Тут я услышал истерический женский крик: «Не ходите, не ходите!» Я в страхе обернулся — никого. Важа поднялся, а я от ужаса не мог вымолвить ни слова, мне хотелось схватить и не пускать его, но ноги одеревенели, и я продолжал сидеть неподвижно. То странное существо взлетело, одним махом преодолело расщелину и уже с того конца поманило Важа — давай, мол, чего ждешь? Важа разбежался и прыгнул, но не долетел до края и рухнул вниз. Я в ужасе вскочил и ринулся к пропасти — никого, ни Важа, ни странного советчика. В этот же миг я проснулся, и хотя в ту ночь был сильный мороз, я обливался потом. Важа, положив голову на рюкзак, спокойно спал рядом. Сердце мое колотилось, воздуха не хватало. Я поднялся и откинул полог палатки. Лютый холод резанул по лицу. Над противоположным хребтом вставала огромная желтая луна и таким мертвым светом озаряла царство льдов, что впервые в своей жизни я испугался гор, природа показалась мне страшной, чуждой, словно я был тут гостем, пришедшим издалека. Безотчетно схватил я Важа за руку и разбудил его. «Что случилось?» — спросил он. Я сказал ему, что видел плохой сон и умоляю его завтра не идти на вершину. «Чокнулся ты, что ли?!» — буркнул он и снова уснул. Я посидел немного. «Действительно, не чокнулся же я?» — подумал я и лег, но сон окончательно покинул меня. Всю ночь проворочался я в спальном мешке. Стояла невыносимая тишина. Чуть свет мы поднялись. Все тело у меня ломило. Солнце еще не взошло, и по восточной части неба протянулась кровавая полоса. Почему-то и она не понравилась мне, показалась дурным предзнаменованием. Ребята уже копошились, разбирали палатку, готовили снаряжение. Плохое настроение не оставляло меня. Нехотя начал я приготовления к штурму. Ночной кошмар все еще грыз душу. «Давай не пойдем», — попросил я Важа. Он только улыбнулся насмешливо и беспечно:

— Сна испугался?

Остальные тоже подняли меня на смех, и, как ни странно, их смех приободрил меня. Если признаться честно, я ведь боялся чего-то несуществующего. После завтрака на скорую руку беспокойство мое улеглось. Взошло солнце, и я забыл о своем сне. Потом мы двинулись. Замечательная солнечная погода выдалась в тот день. Когда пошли на стену, я и думать позабыл о ночном кошмаре, не до того было. А в полдень Важа погиб. Никто из нас не верил снам, мы ничего не знали об их природе, но мне кажется, что этот сон был каким-то интуитивным сигналом, проникнувшим из тумана будущего. После такого сновидения сам Александр Македонский повернул бы вспять, а мы не повернули.

Каха умолк. Кто знает, может, сны и в самом деле некие указания, предупреждения из будущего, но никто из нас, к сожалению, не обучен расшифровке этих туманных сигналов, чтобы можно было ими руководствоваться.

— Если верить древним авторам, снам в их времена придавали решающее значение, это, наверное, интуиция, — сказал я.

— Называй как угодно: хочешь — интуицией, хочешь — судьбой, — ответил Каха, — но я глубоко верю, что тот сон был провидением судьбы Важа, однако мы ему не поверили. Тот день был роковым для Важа, и никакая воля не могла изменить то, что уже было решено и предначертано. Воля, главным образом, действует внутри нас, она может в какие-то моменты изменить нас самих, но не наше предназначение. Она меняет степень, но не суть.

— А изменение качества разве не вызывает изменение сути?

— На это существует двоякий ответ.

— Хорошо, оставим это. Если бы вы вернулись назад, Важа бы уцелел?

— Вполне возможно.

— То есть была вероятность изменить его судьбу?