Расплата

— Длинный рассказ… — сказал Такес. — Да, в этом она была сильна — в длинных рассказах. В трепотне! Мы сидели и бесконечно болтали, все больше о морали. Иногда — о том, что будет после войны, но об этом она говорила неохотно. Она сказала однажды, что, когда она думает о том, что будет после войны, ей кажется, будто она смотрит в большую черную дыру. Вот разглагольствовать о морали — это был ее конек. Однажды я спросил ее: «Если эсэсовец скажет тебе, что ты должна выбрать, кого ему застрелить: твоего отца или мать, и что он застрелит обоих, если ты ничего не скажешь, — как ты поступишь?» Я слышал о таком случае, — добавил он и бросил окурок в пепельницу. — И она спросила, что я сделал бы. Я сказал, что сосчитал бы пуговицы на его форме: отец, мать, отец, мать… Нечеловеческому можно противопоставить только нелепое. Но она ничего не сказала бы. Тот, кто предлагает такое, по ее мнению, не сдержит слова. То есть он может их и не застрелить. Но если ты, например, скажешь: «Отца», он может действительно застрелить твоего отца, а потом сказать, что ты сам этого хотел. И, по ее мнению, все, что происходило тогда, было в определенном смысле похоже на эту ситуацию. Это ее вполне устраивало. Это было превосходно, превосходно. Ночи напролет болтали мы о нашей работе. Можешь себе представить, как мы там сидели — приговоренные к смерти…

— Вы были приговорены к смерти? — спросил Антон.

Такес даже рассмеялся.

— Конечно. А ты в те годы не был? Однажды, — продолжал он, — она должна была среди ночи вернуться домой, много позже комендантского часа. И она заблудилась в темноте и сидела на улице до восхода солнца.

Антон встрепенулся, словно услышал вдали какой-то звук, что-то знакомое, слабый сигнал, который сразу замер.

— До восхода солнца просидела на улице? Мне кажется, будто я что-то такое видел во сне…

— Она совсем растерялась. Ты, наверное, помнишь еще, как темно тогда бывало?

— Да, — сказал Антон. — В то время я еще хотел стать астрономом.

Такес кивнул, но, похоже, он не слышал, что сказал Антон.

— Она думала обо всем. Она была десятью годами моложе меня, но продумала все гораздо лучше, чем я. По сравнению с ней я был деревенский дурачок, этакий математический идиот. Однажды я предложил украсть детей Зейсс-Инкварта[92] и обменять на пару сотен наших людей. И как это мне в голову пришло! Какое дети имели к этому отношение? Да, какое отношение к этому имели дети? Никакого, разумеется. Вернее, не большее, чем еврейские дети, попавшие в эту мясорубку. Значит, абсолютно никакого. Вот в том-то и дело. Ты должен схватить врага за самое уязвимое место. Если это его дети — а это, конечно, его дети, — ты должен воздействовать на него через детей. Что случилось бы с детьми, если бы мы не сторговались? Тогда, конечно, это коснулось бы детей. Безболезненно — в анатомическом институте… — Он покосился на Антона и добавил: — Да, извини уж, я не стою и ломаного гроша.

— Ты говоришь это уже второй раз.

— Неужели? — спросил Такес с намеренно плохо разыгранным изумлением. — Не может быть! Ладно, давай кончать с этим, изымем из обращения ломаные гроши, ладно? Итак, мое предложение не прошло. Фашист против фашистов — вот мое кредо, потому что другого языка они не понимают. Я хотел бы взять это изречение как свой девиз, но только по-латыни. Ты наверняка знаешь, как это будет.

— Фашист против фашистов… — повторил Антон. — Этого нельзя сказать по-латыни. Fasces значит: связка секир. «Связка против связок» — это ничего не значит.

— Вот тебе и все, — сказал Такес. — Труус также не видела в этом смысла. Она считала, что я должен быть осторожен, чтобы не превратиться в них, потому что таким образом они бы меня победили. Да, она была философом, Стейнвейк, — правда, философом с пистолетом.

Говоря это, он проходил мимо платяного шкафа. Он наклонился, выдвинул ящик, выложил на стол большой пистолет и как ни в чем не бывало пошел дальше.

Антон испуганно посмотрел на неожиданно появившийся черный предмет. Он излучал столько угрозы, что, казалось, может опалить стол. Антон поднял глаза.

— Это ее пистолет?

— Да, ее.

Эта штука неподвижно лежала на газете, как некий реликт другой культуры, появившийся из-под земли во время раскопок.

— Из него она стреляла по Плугу?