Расплата

Жду группу репортеров, с которыми меня обещали отправить на передовую. Около полудня приехали репортеры, их отвезли первыми. Дошла очередь до меня. На зеленых жигулях я в сопровождении двух бойцов добрался до села, где расквартирована танковая рота морской пехоты. Техника замаскирована в посадках рядом с селом. Капитан танковой роты Виталий. Энергичная походка, прямой взгляд проницательных глаз отличали его от других офицеров. Танкисты относились к нему с уважением, пожалуй, даже большим, чем к своему комбригу. Виталий был человеком незаурядным. В годы сердюковской реформы ему, танковому офицеру, предложили перейти с офицерской на сержантскую должность или переквалифицироваться в снайперы с сохранением офицерского звания. Несколько командировок в Сирии он провел в качестве снайпера, а когда сменился министр обороны и часть реформ признали неверными, Виталий возглавил танковую роту бригады морской пехоты. В селе командир с тремя экипажами занимал два одноэтажных дома.

«Как же он в танк-то влезет?» подумал я, глядя на двухметрового гиганта в дырявых ботинках. Гиганта приодели. Велели надеть чистый китель, танковый бронежилет складского хранения, новый шлемафон, и все это украсили георгиевской ленточкой. Интервью у гиганта брал журналист с красивым породистым лицом и блудливыми глазами. Оператор, небольшой нервный человек, попросил гиганта встать перед танком, залезть на место механика-водителя, в конце концов, недовольно поморщившись, велел спуститься обратно. Началось интервью. Породистое лицо что-то спрашивало, гигант отвечал, а теплый сильный ветер относил их слова за красные флажки, выставленные по границе минного поля и жидкой посадки, в которой были спрятаны танки, так что я никак не мог разобрать, о чем они говорят. Я крутился вокруг оператора, стараясь расслышать слова танкиста, но посадка была узкая и чтобы не оказаться на поле с флажками или на открытой дороге, где меня могли заметить с беспилотника, я два раза случайно попал в кадр. Оператор посмотрел на меня, как смотрят на деревенского дурачка и закатил глаза. Тут за посадкой ударили наши ураганы, я споткнулся, а оператор с ядовитым злорадством бросил в мою сторону, — «Страшно? А нехуй тут шляться, в кадр лезть». Я вышел на дорогу и пошел вдоль посадки, поглядывая по сторонам. Мимо меня на мотоцикле с коляской проехали два солдата с девушкой. У девушки было гордое заносчивое лицо и золотистые волосы, заплетенные в толстые пряди. Она почему-то показалась мне очень красивой, похожей на ведьму. В посадке были замаскированы еще несколько танков. У одного из них танкисты перебирали ящики с инструментами. Я подошел и мы разговорились с их командиром. Он разрешил мне залезть в танк и пока я пытался устроиться на месте механика водителя, он много и с придыханием рассказывал о своей машине. Рассказывая, он гладил броню, словно это живое существо и в глазах его разливался совершенно особенный свет. Я окончательно застрял в узком ущелье люка мехвода и думал только о том, как выбраться наружу. Наконец я вылез и стал помогать с чисткой пушки. Мы разобрали ресивер и керосином стали оттирать нагар со ствола. Пока мы с командиром чистили пушку, солдаты собрали инструменты в ящики и прибрались у своих лежаков около танка. Это был самый молодой экипаж в роте, возможно — на всем фронте. Командиру было 23 года, механику-водителю — 19, а стрелку 18 лет. Оказывается, срочники, отслужившие три месяца, вправе заключить контракт. Так эти мальчишки оказываются на войне. Вспомнились слова какого-то адмирала из Генштаба о том, что срочники в СВО привлекаться не будут.

Перед сном командир роты рассказал о танковом бое под Новодонецком. Говорили о войне, об украинцах, о нас. Я привык к тому, что солдаты и офицеры настороженно делились со мной мыслями. К моему удивлению, комроты высказался прямо — первопричинами наших неудач стали бестолочь в командовании, плохое взаимодействие между подразделениями, извечно дрянная связь. Последнее обстоятельство не было бы так обидно, если бы не мы придумали радио. Досадно еще, что никто не может объяснить цели кампании — то ли выровняем границу Донбасса и замиримся, то ли пойдем до самой Польши — где границы этой «демилитаризации» и «денацификации»? Интересный человек. Мы беседовали у входа в крошечный флигель, когда мимо нас прошел командир танка, с которым мы чистили орудийный компенсатор. Руки его были по локти вымазаны в саже, черные жирные следы были на лице и одежде. Комроты оглядел молодого командира и зловеще поманил его пальцем.

— Ты что же это, Сафонов, а? Почему в таком виде?

— В каком? — удивленно спросил Сафонов и немного смутился, глядя то на комроты, то на меня.

Комроты бешено заворочал глазами и я от греха подальше спрятал свои руки в карманы.

— Марш умываться! Грязь соскобли с себя, Аника воин (снова покосился) и танкист бодрым маршем прошел к умывальнику.