Расплата

На тропинке едва разминулся с громадных размеров сенбернаром. Пес посмотрел на меня грустными слезящимися глазами и пошел к часовым, ко входу в штаб, а я пошел в «колониальную лавку» — продуктовый магазин, открытый одним из местных жителей в своем доме. За несколько дней, пока я гостил у танкистов, на моей койке в штабе разместили вновь прибывшего офицера. Придется искать новый ночлег. Думал переночевать в парке у памятника освободителям, но побоялся, как-бы ночью не утащили местные петлюровцы. От этих всего жди! Прошелся по зданию штаба в поисках свободного угла. На втором этаже содомская грязь. В единственной прибранной комнате битком. В другой побольше, с книжными полками, заставленными русскими и украинскими книгами, царил священный библиотечный полумрак. В дальнем углу комнаты я не сразу разглядел бойца на полу — он свернулся и дрожал в лихорадке, изредка заходясь резким густым кашлем. Подошло время ужина. Трапезничал штаб, как и полагается всякому штабу бригады морской пехоты, в зрительном зале, на сцене под люстрами с лепниной. В партере был сложен театральный реквизит, остатки мебели, софиты, кофры с беспилотниками. В амфитеатре несколько офицеров отгородили себе щитами комнату, разложили на полу спальные мешки, рюкзаки, оружие, развесили белье и провели в свою келью электричество. Через приоткрытую дверь из радиоэфира донеслось: — «У меня два трехсотых. Один тяжелый». Размеренно и зловеще пищала рация, оставленная на зарядку. Между рядами сидений я увидел того самого сенбернара. Пес положил морду на лапы и пытался уснуть. Я вскрыл упаковку фасоли с мясом, поставил перед ним. Пес посмотрел на меня взглядом словно вопрошавшим «Скоро ли опомнится в этой страшной стране и восстановится мир и покой». Я пожал плечами, налил ему воды из бутылки и открыл два паштета. Одну порцию отдал собаке, вторую съел сам. Остатки воды из бутылки перелил в свою флягу и высыпал в нее витаминного порошка из армейского пайка. Пес поел и уснул в проходе. А я отыскал крышку теннисного стола в дальнем углу сцены, устроил ее на спинки кресел и получилась замечательная полуторная кровать. Я разложил на ней пенку, спальник, разделся и стал укладываться. Я долго ворочался, разглядывая над залом люстру с лепниной, а потом провалился в полудрему и уснул.

Через несколько часов я проснулся от шума на сцене. На сцене человек шесть пили вечерний кофе, а за крайним третьим столом сидели двое и один из них, вероятно дознаватель из комендатуры, допрашивал ополченца в мешковатой форме:

— Окрикнул, говоришь?

— Окрикнул, да.

— И выстрелил сразу, так?

— Не так. Я ему крикнул «Стой!», он молчит, идет на меня. Я перекатился, крикнул второй раз «Стой, стрелять буду!».

— Ну?..

Ополченец передернул плечами, удивляясь нелепости вопроса. Дознаватель закурил и со сдержанной злобой проговорил, записывая на бумаге.

— Открыл огонь на поражение…

— А что надо было делать?

Дознаватель посмотрел на ополченца с нескрываемым презрением, закурил и продолжил что-то записывать.

Оказалось, что часовой из ополченцев застрелил нашего водителя около склада с боеприпасами. Водитель то ли не услышал окрик часового, то ли не нашел нужным отвечать ополченцу. Часовой несколько раз окрикнул его, но не стал стрелять в воздух, чтобы не выдать себя, а сразу выстрелил в водителя. Часовой рассказывал о происшедшем с какой-то обреченной усталостью и в словах его не было ни горечи от того, что произошло, ни страха перед тем, что будет. С ним ли, с раненным водителем, со всеми нами.

27 АВГУСТА

6:30. Волшебное утро! Последний раз на теннисном столе я спал в далеком студенчестве. В зрительном зале ночую впервые. Непередаваемые ощущения. Спина рыдает. В одиннадцать за мной заехал капитан и мы отправились настраивать сеть. Целый день выставляли мачты с антеннами, настраивали приборы, тестировали сеть. Вечером заехали по делам в Донецк и капитан предложил поужинать в ресторане. Небольшой стеклянный особняк ресторана находился на окраине города. Перед рестораном была разбита парковка, а в глубине чахлого сада прятались в тени деревьев беседки, отдельные столики под желтыми абажурами и танцпол. Гремела музыка, кривлялся конферансье, моторные хлопчики с пристрастием экзаменовали двух официанток, молча с чувством курили их дивчины с плотными бедрами в легких просвечивающихся платьях и изредка бросали щупающие оценивающие взгляды в нашу сторону. Еще здесь был журчащий фонтан, чистые скатерти и откормленные официантки в коротких платьях. И название у места подходящее — «Парадайз». Мы вывалились из душной забитой ящиками с оборудованием и оружием машины и с лицами, покрытыми испариной, прошли, спотыкаясь и оборачиваясь, мимо двух красивых как куклы проституток.