Расплата. Яростное безумие

— Кого найдут? — не сразу понял я ее, потому что задумался.

— Убийц, — сказала она, и лицо ее вновь пошло красными пятнами…

— Не знаю, — признался я честно. — Пока что я даже не представляю, в каком направлении искать. Наверное, милиция имеет такое представление… Посмотрим. Во всяком случае, мне кажется, что пока они не напали на след.

— Да это неудивительно, — отозвалась Лариса, присаживаясь рядом. — Какие могут быть следы, если мы даже не можем понять, что произошло? Наверное, это какой-то маньяк. Бывают же такие. Знаешь, как Чикатило…

— Почему ты думаешь, что маньяк? — спросил я. Сам я как-то не подумал и о такой возможности.

— Потому что это внезапное и бессмысленное убийство, — ответила Лариса, кутаясь в шерстяной платок. — И такое зверство, — она закрыла лицо руками. Да и я вздрогнул при воспоминании об этом.

— Ладно, давай не будем об этом, — сказал я и положил руку на ее колено. — Ты хочешь, чтобы я завтра помог тебе в чем-нибудь по хозяйству?

— Нет, — сквозь слезы улыбнулась она. — Спасибо, нет. Придет Лида и поможет мне. Машина у меня есть, мы съездим в магазин и купим все необходимое. А приготовить можно все очень быстро. Так что твоя помощь не понадобится.

— Хорошо. Тем более что я ничего не понимаю в кухонных делах, — сказал я. — Только сварить сосиски или яйца. Дальше этого мои кулинарные способности не идут.

— Как же ты живешь? — спросила Лариса. — Ты ведь не женат. Кто же тебе готовит? Твои женщины?

Я усмехнулся. Сразу видно, что Лариса не понимает специфики театра. Она никогда в нем не работала и потому просто не представляет себе людей, которые реально живут и работают в театре…

— Мои женщины, — сказал я, — когда они у меня бывают, — уточнил я дополнительно, — это, как правило, актрисы. И не потому, что я так уж люблю именно актрис в своей постели, а просто потому, что это проще и естественнее… С кем работаешь вплотную, с тем и спишь. Хотя Конфуций, говорят, учил обратному. А актрисы умеют готовить точно так же, как и я. А может быть, даже хуже… Если это возможно, конечно.

— Так кто же тебе готовит?

— Никто, — ответил я. — Такова цена мужской свободы. Мне никто не готовит, и потому я почти всегда хожу голодным…

— И тебе никогда не хотелось жениться? — спросила Лариса. Она смотрела на меня пристально, и у меня вдруг мелькнула совершенно дикая мысль о том, что она, оставшись одна, присматривает меня в качестве замены моему брату…

Какая чушь, сказал я себе. Нельзя быть таким подозрительным.

— Хотелось, — сказал я и встал. Подошел к Ларисе, сидящей на кресле, и погладил ее по голове. Что-то тянуло меня приласкать ее, утешить в горе. Такая она была незнакомая мне, непривычная — тихая, подавленная, утомленная…

— Вечер вопросов и ответов о моей жизни предлагаю считать закрытым, — сказал я. — Все равно мы сейчас оба не склонны рассуждать о любви и превратностях судьбы. Правда?

— Ты хочешь выпить? — предложила мне Лариса, и я задумался.

Вообще-то я стараюсь не пить. Потому что все это мы уже, как говорится, проходили. И возраст у меня уже не тот. В мои тридцать шесть пьют по-прежнему, то есть много и часто, только те, кто стал действительно алкоголиком… Нормальные люди пьют умеренно и с каждым годом все умереннее.

Да и зачем? Это ведь в юности человек обманывает себя. Он пьет, и ему кажется, что мир вокруг него становится лучше, и проблемы, казавшиеся прежде в трезвом состоянии неразрешимыми, легко и просто разрешимы…

Теперь я уже не молод и слишком хорошо знаю, что похмелье пройдет и проблемы останутся проблемами, столь же неразрешимыми, как и прежде. Нет, рад бы обмануть себя, но не получается… Так что тратить деньги на алкоголь?

Однако сейчас выпить все равно следовало. Наверное, из гигиенических целей. Я чувствовал себя оскверненным изнутри и подсознательно хотел продезинфицировать свое сознание, свою душу… Промыть водкой.

Зрелище изуродованного трупа собственного брата, мысль о его последних минутах — все это надо было смыть водкой.

Лариса, наверное, чувствовала то же самое, потому что она достала огромную бутыль и налила нам обоим по стакану сразу.

— Я столько не могу, — возразил я в испуге. Большой стакан — это уже не для меня. Прошли те времена…

— Ну, сколько можешь, — ответила она равнодушно и подняла стакан. Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала: — Давай за Васю. Он этого не заслужил.

— Да уж, — покачал я головой. — Что верно, то верно… Хотя я даже не знаю, кто заслужил, чтобы ему резали лицо ножом по живому, словно это губка или полено… Кто заслужил того, чтобы ему выкалывали глаза? Кто заслужил?..

— Перестань, — попросила меня Лариса, и ее рука явственно задрожала, а голос сорвался, — Я не могу об этом слышать. Я не могу об этом думать. Ах, Боже мой, зачем я об этом вообще знаю?

Она опрокинула стакан себе в рот, но захлебнулась и поставила его на место. Она все же проглотила половину содержимого стакана и принялась лихорадочно закусывать тем, что она поставила на стол.

Ничего особенного там не было — так, банка анчоусов, банка сардин да нарезанный хлеб…

— Зачем мне об этом сказали? — повторила она.