Расплата кровью

Они посмотрели друг на друга, как преступные любовники, жаждущие тайного свидания. Необходимость действовать тихо, украдкой, как настоящие сообщники, распаляла чувственность, усиливала желание, делая крепче их недавно возникшую связь. Когда он протянул руки, леди Хелен тут же бросилась к нему, ища в них убежища.

Без всяких слов он жадно поцеловал ее лоб, веки, щеки и, наконец, — губы. Ее губы раскрылись в ответ, а руки крепче обняли его, прижимая теснее, словно его близость могла уничтожить худшие события этого дня. Она почувствовала его тело; прижимаясь к ней, оно вызывало сладкую боль, и она затрепетала, npонзенная дурманящим, неожиданным приливом желания. Оно пришло к ней из ниоткуда, растекаясь по жилам жидким огнем. Она спрятала лицо у него на плече, а его ладони уверенно заскользили по ее спине, гладя и лаская.

— Любимая, любимая, — прошептал Рис. Он ничего больше не сказал, потому что при звуке его слов она повернула голову и снова нашла его губы. Через какое-то время он прошептал по-шотландски: — Они взялись за тебя, девочка, — и затем добавил с кривой усмешкой: — Но я полагаю, ты это заметила?

Леди Хелен подняла руку, чтобы убрать его волосы с висков, где их уже тронула седина. Она улыбнулась, чувствуя себя почти успокоенной и не до конца понимающей, почему это так.

— Где это злой валлиец научился говорить по-шотландски?

При этих словах его губы искривились, руки на мгновение замерли, и леди Хелен поняла, еще до его ответа, что нечаянно сморозила глупость.

— В клинике, — сказал он.

— Ох, господи. Прости меня. Я не думала…

Рис покачал головой, притянул девушку к себе ближе, прижавшись щекой к ее волосам.

— Я ведь ни о чем этом тебе не рассказывал, верно, Хелен? Не хотел, чтобы ты знала.

— Тогда не…

— Нет. Клиника стояла сразу за Портри. На Скае. Самая середина зимы. Серое море, серое небо, серая земля. Катера уходят на материк, а я хочу оказаться на борту — любого из них. Я думал, что Скай доведет меня до постоянного пьянства. Такого рода место испытывает характер человека, как ничто другое. Чтобы выжить, оставалось всего два пути: прикладываться тайком к бутылке виски или совершенствоваться в шотландском. Я выбрал шотландский. Это, по крайней мере было гарантировано моим соседом по комнате, который отказывался говорить на каком-либо другом языке. — Он с робкой лаской коснулся ее волос. Она казалась застенчивой, неуверенной. — Хелен. Ради бога. Прошу тебя. Я не хочу твоей жалости.

Это в его в его духе, подумала она. Это всегда было в его духе. Именно так он будет пробиваться вперед, избегая любого бессмысленного выражения сострадания, которое, как стена, стояло между ним и остальным миром. Ибо жалость делала его заложником болезни, которую нельзя излечить. Она приняла его боль, как свою.

— Как ты вообще мог подумать, что я испытываю жалость? Ты что же, считаешь, что прошлой ночью я тебя просто пожалела?

Она услышала его прерывистый вздох.

— Мне сорок два года. Ты знаешь это, Хелен? Я на пятнадцать лет тебя старше? Бог ты мой, или на все двадцать?

— На двенадцать.

— Я был когда-то женат, когда мне было двадцать два. Тории было девятнадцать. Оба только что из провинции, думавшие, что станем следующим чудом Уэст-энда.

— Я этого не знала.

— Она меня бросила. Я отрабатывал зимний сезон в Норфолке и Суффолке — два месяца здесь, месяц там. Жил в грязных комнатушках и вонючих гостиницах. Думал, что все это не так уж и плохо, раз на столе есть еда, а дети одеты. Но когда я вернулся в Лондон, она уже уехала, домой в Австралию. Мама, и папа, и защищенность. Это больше, чем просто хлеб на столе. Или новые туфли. — Его глаза были печальны.

— Сколько вы были женаты?

— Всего пять лет. Но, боюсь, и этого оказалось достаточно, чтобы Тория смирилась с худшим во мне.

— Не надо…

— Надо! За прошедшие пятнадцать лет я видел своих детей только один раз. Они уже подростки, сын и дочь, которые даже меня не знают. И что самое мерзкое, я сам виноват. Тория уехала не потому, что я был неудачником в театре, хотя, видит бог, мои шансы на успех были весьма призрачны. Она уехала, потому что я был пьяницей. Был и есть. Я пьяница, Хелен. Ты никогда не должна об этом забывать. Я не должен позволить тебе забыть.

Она повторила то, что он сам сказал как-то вечером, когда они шли вместе по окраине Гайд-парка: «Но ведь это же только слово, не так ли? Оно сильно ровно настолько, насколько мы сами этого хотим».

Он покачал головой. Она чувствовала тяжелые удары его сердца.

— Тебя уже допрашивали? — спросила она.

— Нет. — Его прохладные пальцы легли ей на затылок, и он осторожно заговорил поверх ее головы, словно тщательно отбирал каждое слово: — Они думают, что это я убил ее, да, Хелен?

Ее руки крепче обняли его, ответив за нее. Он продолжал:

— Я размышлял над тем, как, по их мнению, я мог это сделать. Я пришел в твою комнату, принес с собой коньяк, чтобы напоить тебя, занялся с тобой любовью для отвода глаз, затем заколол кузину. Конечно требуется найти мотив. Но они, без сомнения, довольно скоро что-нибудь придумают.

— Коньяк был открыт, — прошептала леди Хелен.