Расплата. Трилогия

   -- С того момента, как эскадра стала по диспозиции на внешнем рейде, приказано было, раз навсегда, чтобы к заходу солнца, к 5 ч. дня, весь личный состав был на своих судах, и сообщение с берегом прекращалось вплоть до рассвета. Это было единственное распоряжение, в смысле мер предосторожности, которое начальник эскадры мог отдать своей властью, не спрашивая разрешения наместника. И это приказание в точности выполнялось. Особенно 26 января! Ещё бы!.. -- Ведь все мы видели, как пришел пароход с японским консулом из Чифу, чтобы забрать и увезти из Артура японских подданных. Мы видели, как он стоял на якоре, чуть что не посреди эскадры, как он торопился уйти засветло. Кому же не было ясно, что это -- война! Или вы думаете, что мы этого не понимали?! Да разве, если бы вся эскадра не была начеку, подхватили бы так быстро, по всем судам, боевую тревогу? Разве могли бы мы так дешево отделаться?!

   Ко времени этого разговора из Чифу уже были получены (из частных, но достоверных источников) сведения, что на пароходе, приходившем в Порт-Артур 26 января, кроме консула, находился еще и неофициальный японский морской агент, проживавший в Чифу уже много лет. Говорили даже, что в Порт-Артуре он съезжал на берег под видом консульского слуги. Пароход, имевший за время стоянки полную возможность совершенно точно нанести на карту диспозицию нашей эскадры, выйдя в море, встретил на условленном рандеву японскую эскадру и передал на нее мнимого лакея, конечно, со всеми собранными им последними известиями.

   Большую услугу оказало японцам также "ученье отражения минной атаки", назначенное в ночь на 27 января, для чего в море были высланы четыре наших миноносца.

   Хотя это несвоевременное ученье (неизвестно по чьей инициативе) было отменено и миноносцам было приказано идти на ночь в Дальний, но последнее распоряжение на эскадре известно не было, и когда в 11-м часу вечера показались с моря миноносцы, идущие со всеми огнями, их, весьма естественно, приняли за своих. Утверждают даже, хотя факт этот неудостоверен, что один из миноносцев совершенно правильно показывал позывные сигналы "Стерегущего" -- одного из наших отсутствовавших... Только глухие удары минных взрывов и звуки боевой тревоги на поврежденных судах рассеяли сомнения...

   -- Но пары? сети? огни? сторожевые и охранные суда? -- спрашивал я...

   -- Ах, что вы говорите! Точно не знаете!.. Разве это мог приказать начальник эскадры? Надо было разрешение наместника!..

   -- Отчего ж не просили? не настаивали?..

   -- Не просили!.. Сколько раз просили! и не на словах только -- адмирал рапорт подал!.. А на рапорте зеленым карандашом резолюция -- "Преждевременно"... Теперь объясняют разно: одни говорят, будто боялись, что наши воинственные приготовления могут быть приняты за вызов и ускорят наступление разрыва, а другие -- будто на 27-е предполагалось торжественное объявление состоявшегося отозвания посланников, молебствие, парад, призыв стать грудью и т. д... Только вот -- японцы поторопились на один день...

   -- Ну, а впечатление, которое произвела атака? Настроение на эскадре?..

   -- Что ж... впечатление? -- Впечатление, конечно, тяжелое, но паники не было. Факт налицо -- все остальные атаки удачно отбили... Потери, повреждения -- не сразу выяснились. "Ретвизан" только сел носом, "Паллада" -- кормой. Ночь, темно, -- даже заметить трудно. Вот когда "Цесаревич", повалившись на бок, крен 18R, шел в гавань, -- жутко было... Думали, вот-вот перевернется... А настроение?.. Да что! -- внезапно воодушевляясь, заговорил он. -- Когда после первой, внезапной атаки японцы скрылись, пальба стихла, но угар еще не прошел, -- наш добродушный толстяк 3. повернулся к Золотой горе и со слезами, но и с такой злобой в голосе закричал, грозя кулаками: "Дождались?., непогрешимые, всепресветлейшие!.." -- и т. д. (приводить в печати неудобно). Вот это и было настроение... думаю -- общее...

   -- Ну, а 27-го?..

   -- Тоже какая-то дрянь вышла... Понятно, что сейчас же после атаки, даже не ожидая сигнала, все начали разводить пары. Подбитые суда немедленно пошли в гавань, да в потемках, плохо слушаясь руля из-за пробоин, никто не попал, куда хотел. Все трое, рядышком, выкатили на отмель Тигрового Хвоста под самым маяком... На другой день "Цесаревич" и "Палладу" сняли, отвели внутрь, а "Ретвизан" так и сидит до сих пор: у него пробоина в носу, и через нее, по системе вентиляционных труб, одобренной техническим комитетом, вода медленно, но верно, сплющивая какие-то специально изобретенные шаровые клапаны, распространяется по всему броненосцу. Изолировать пробоину невозможно. Надо её, хоть временно, заделать, а без этого -- слава Богу, что сидит на мели!..