Расплата. Трилогия

   По делу о сдаче миноносца "Бедовый" была уже назначена особая следственная комиссия. (Почему-то отдельно от комиссии по сдаче судов вообще.) Я явился к ее председателю и просил допросить меня поскорее, так как я могу показать немного, да и это немногое не заслуживает особого доверия в качестве показания тяжело раненного, у которого бред и действительность, виденное лично и слышанное впоследствии легко могли перепутаться в воображении. Цену таким "воспоминаниям" я хорошо знал из личного опыта, когда убеждался, что "собственноручно и тогда же сделанные" и затем позабытые заметки оказывались в противоречии с яркой картиной, создавшейся, очевидно, много позже под впечатлением рассказов окружающих.

   Меня допросили и отпустили на все четыре стороны.

   Еще несколько дней -- и я, поселившись в отеле "Сар Martin" (между Ментоной и Монте-Карло), на берегу лазурного моря, в роще альпийских сосен, отрешился от мира.

   Русских газет и журналов здесь не получалось вовсе. "Figaro" и "Galois" давали о наших делах два-три десятка строчек, да и на те я старался не обращать внимания.

   Единственная работа, за которую я взялся и решил, хоть через силу, закончить, была "Бой при Цусиме".

   Согласно данному слову -- не печатать ничего помимо цензуры начальства, я всячески устранялся в своем повествовании от малейших суждений по вопросам стратегическим и тактическим, от всякого "разбора" операции, но с тем большим увлечением отдавался фотографически точному воспроизведению деталей, беспощадно отбрасывая все, что могло бы во мне самом возбудить хоть тень сомнения, как не отмеченное в записной книжке или не подтвержденное живыми свидетелями. Странно, какой утомительной оказывалась такая работа! -- Два-три часа, результатом которых были две-три странички почтовой бумаги, укладывали меня на диван, и я засыпал тяжелым, беспокойным сном... Отчасти понятно -- ведь я принуждал себя заново переживать все пережитое... И так -- больше месяца...

   Слава Богу! -- кончил и сдал на почту, адресовав (для верности, чтобы не задержали толстого пакета на границе) самому Рожественскому с просьбой передать моему брату, который озаботится и цензурой, и печатанием.

   "Исполнив долг, завещанный от Бога", я собирался предаться чисто растительной жизни, как вдруг получил письмо от старого приятеля, который вообще не проявлял склонности выражать нежные чувства, а в корреспонденции со мной не состоял вовсе, но в данном случае поступил истинно по-дружески.

   Позволю себе привести из этого письма дословные выдержки: "...господа, которых ты собирался изобличать, а частью уже и вывел на свежую воду, орудуют вовсю. Уверенно говорят, что ты "бежал" за границу и в Россию не вернешься, потому что ты -- главный виновник сдачи "Бедового" и тебе грозит расстрел. Это -- для примера, чтобы показать, до чего доходят. Следствие -- официально -- тайна. Но это лишь способствует успеху клеветников, которые намекают, что для них завеса над тайной приподнята. Вполне возможно (по их положению) и тем легче им поверить, а между тем они врут бесстыдно. Убедился лично. С общественным мнением теперь считаются, а потому и здесь идет подготовка. На верхах тебя расписывают ярко-красным, потрясателем основ, а в противоположном лагере (есть и на то верные люди) изображают бешеным черносотенцем, способным на все, до предательства включительно. Говорят, что Рожественский для поддержания дисциплины вешал людей десятками, а ты в этом деле был его правой рукой, но об этих казнях "приказано" молчать (Надо ли говорить, что за все время существования второй эскадры на ней не было ни одной смертной казни, а сам адмирал был принципиальным ее противником). Словом -- ничем не брезгуют. Приготовься, что хамить будут с обеих сторон. Цель -- опорочить тебя лично по суду или вопреки суду, чтобы дискредитировать всякое твое свидетельство. Пишу, чтобы ты не был в неведении. Это -- глупее всего. Пожалуй, приезжай поскорее (хоть легенда о бегстве разрушится). Можешь и побрыкаться, но, думаю, ничего не выйдет. Предрешено посадить тебя на скамью подсудимых. Однако попробуй -- чем черт не шутит..."

   Через четыре дня после получения этого письма я был уже в Петербурге.

   Характеристика положения оказалась и меткой, и глубоко правдивой.

   Попробовал "брыкаться", но действительно ничего не вышло. Отчасти сам виноват: не мог допустить мысли, чтобы почтенный председатель комиссии в вопросах жизни и чести мог подчиняться каким бы то ни было внушениям. Но не буду говорить о нем: судьба достаточно жестоко его покарала... и всего через три месяца после того, как он сдался на роль неправедного судьи... Что бы ни толковали вольтерьянцы -- не могу видеть здесь простого случая, совпадения обстоятельств...