Распускающийся можжевельник (ЛП)

— Шестой, ты должен идти. Они отведут тебя обратно в то место. Я не позволю им сделать это. Я не позволю им превратить тебя в оружие. Я не позволю тебе умереть!

Несмотря на слезы, текущие по моим щекам, я отталкиваюсь от него и направляюсь к входной двери.

— Мы должны идти. Сейчас же!

Рука на ручке, я выглядываю в окно, но замираю, увидев колонну машин, подкатывающих к остановке перед домом. Развернувшись, я бегу в другую сторону, толкая Шестого к задней двери.

Взявшись за руки, мы бежим через сад, укрываясь за сараем для столбов. Из-за угла здания я наблюдаю, как солдаты Легиона высыпают из задней двери, словно стая огненных муравьев.

Держась вне поля зрения, я веду Шестого через прилегающий лес по хорошо знакомой тропинке, которая проходит параллельно тупику. К тому времени, как мы добираемся до главной дороги через город, мое сердце готово пробить ребра, но мы с Шестым держимся подальше от обочины, мчась через задние дворы других домов.

Большое серое здание стоит на краю дороги перед стеной, постом охраны, в котором расположены офисы и камеры предварительного заключения. Мы с Шестым забираемся в дальний угол здания, за стену кустарников, откуда хорошо видны посты охраны.

Я сползаю по стене, делая долгий вдох.

— Мы подождем здесь до сумерек. Грузовик доставляет припасы и инструменты на станцию. Ты можешь запрыгнуть на заднее сиденье и не высовываться.

Я уже видела грузовик раньше, загруженный материалами для вывоза. Однажды папа попросил меня доставить лекарство для одного из охранников, который обжегся о панели.

Вибрация паники все еще пробегает по моему телу, когда я сижу дрожа, и когда Шестой тянется к моей руке, я вздрагиваю от его прикосновения. Он поднимает мою руку к своему лицу, закрывает глаза, вдыхая аромат моей кожи, и его вид возвращает меня к первой ночи, вспоминая каким хрупким он казался мне.

Сквозь пелену слез я хватаю его за затылок и прижимаюсь своим лбом к его, сцепив руки между нами.

— Я никому не позволю снова причинить тебе боль, Шесть. Я обещаю.

Опускаются сумерки когда грузовик с припасами наконец останавливается перед воротами. Я сжимаю руку Шестого и подталкиваю его к стойке, выходя из кустов. Обогнув здание, я иду по тротуару, чтобы не вызвать никаких подозрений, и подхожу к башне, где Арти сидит с другим охранником и пьет кофе.

— Рен? Уже почти комендантский час. Что ты здесь делаешь?

Я становлюсь в поле зрения Арти, в то время как Шестой проскальзывает в кузов грузовика.

— Мне нужен папа. Ты знаешь, где я могу его найти?

Его взгляд скользит к другому охраннику и обратно ко мне, от этого действия у меня сжимаются зубы.

— Конечно, малыш. Держись крепче, я с ним свяжусь. Ты просто оставайся на месте прямо здесь.

Со свистом он смотрит мимо меня и подает сигнал грузовику через стену, которая отъезжает в сторону.

Чья-то рука сжимает мою руку, и я вздрагиваю, инстинктивно отшатываюсь и поднимаю взгляд на стражника Легиона, стоящего позади меня. Другой хватает меня за другую руку, и я извиваюсь и тяну, выкручивая руку, чтобы вырваться из их захвата.

Арти подносит к лицу рацию.

— Где вы хотите ее найти, сэр?

— Поместите ее в камеру предварительного заключения. Голос, который отвечает, неузнаваем, и когда стена закрывается, я замечаю, как охранник Легиона открывает заднюю часть грузовика с припасами.

— Шестой! Нет! О Боже, Шесть! Слезы наполняют мои глаза, когда я брыкаюсь и кричу, пытаясь вырваться. Мои пятки зарываются в грязь, когда охранники тащат меня к станции впереди. Бороться с ними бесполезно, но агония, которая захлестывает меня, не позволяет мне сдаться.

— Шестой!

Дверь закрывает его от моего взгляда, и я разражаюсь истерическими рыданиями.

Глава 23

Dani

Одна рука зажимает мне рот другая держит за талию, я извиваюсь в руке охранника, крича в его ладонь. Руки связывают мои лодыжки, выбивая пол из-под меня, соединяя меня между ними двумя. По темному коридору тюремного блока В они несут меня к выходу, следуя вплотную за Иваном и доктором Эрикссоном. Пройдя через эти двери, до "Рейтов" всего несколько минут ходьбы.

О, Боже, эти бешеные!

Быть сожженным, зарезанным, застреленным — это одно. Но бросить в яму, где меня съедят заживо, немыслимо. В панике я тяжело и быстро дышу, в носу у меня скопились сопли, на глазах выступили слезы, и я с трудом могу вдохнуть достаточно воздуха. Онемение ползет по мне, покрывая мою кожу, и я могу только молиться, чтобы оно осталось, когда Разъяренные будут отрывать плоть от моих костей и вонзать зубы в мышцы.

Может быть, это будет быстро. Может быть, они вырвут мое сердце из груди, и я умру через несколько секунд.

Я все еще брыкаюсь и извиваюсь в хватке солдат, отчаянно пытаясь вырваться. Даже если они пристрелят меня, пытаясь сбежать, это лучше, чем быть скормленным заживо монстрам.

Мы входим в дверь, туда где ночь опустилась на лагерь. Низкий гул рычания заставляет мое сердце биться быстрее, и наше приближение приводит их в неистовство. Шум, с которым они бьются о забор, отдается у меня по спине в ужасающем ритме.