Распутье

Кавкорпус вступил в бои с красногвардейцами. И здесь Устин четко уяснил, после чего даже растерялся, что корниловский мятеж обречен на полный провал. Кавалеристы, даже казаки из уфимцев, головорезы «дикой дивизии», и то дрались неохотно, не говоря уже про полк Иванова. Зато красногвардейцы дрались насмерть, до последнего патрона. А когда выходил последний патрон, шли на конницу со штыками. И конники отступали. Большинство солдат осознавали, что война эта затеяна, чтобы посадить на трон ненавистного царя и его двор, а они бы подперли тот трон своими клинками, штыками. Да и большевики не дремали, они просачивались в части Корнилова и разлагали их изнутри.

А мир тесен. Во взводе Бережнова оказалось два перебежчика. Это были Макар Сонин и Евлампий Хомин. Ни тот, ни другой не знали, что могут встретить здесь Устина. Он должен был бы быть на фронте. Перебежчиков приняли, даже дали коней. Они тут же начали раскрывать глаза корниловцам. На привале после злого боя Макар Сонин рассуждал о политике:

– Задумка Корнилова проста: он хочет отдать немцам Питер и Ригу. Открыть фронт, а когда германцы захватят эти города, то ихними же руками задушить революцию, пустить в распыл и большевиков, и Керенского с его дурацким правительством, вообще всех, кто за революцию. Залить кровью нашу Россию. А там снова царь, буржуи, помещики – те, кому жаль потерять свое золото. А мы лей кровь ради того золота!

Устин Бережнов дремал в палатке. Услышал знакомый голос, проснулся.

– Неужели мы, русские мужики, снова посадим на трон царя? Это же противно нашему разуму. Изгнил тот трон и сам царь. Надо ставить новую Россию. Только новую.

– А ты кто? Кто вы оба, большевики или еще кто?

– Мы просто русские мужики. До большевиков не добрали, господин вахмистр.

– Хэ, дык ить знакомец. Помнишь, приходил в наш батальон и гремел за братание, чтобы не оставляли фронт? Я Ромашка. Мы здесь с Устином Бережновым.

Макар Сонин поперхнулся, чуть подался назад.

– Веди к Устину Степановичу, говорить будем.

– В палатку? Идем.

Устин с презрительной улыбкой встретил друзей.

– Ну что, господа большевики, садитесь, рассказывайте как и что.

– Тебе, Устин, везде мерещатся большевики. Ночами еще не снятся? – спросил Макар. Евлампий, как всегда, стоял за спиной. Верный телохранитель.

– Ты большевик или нет?

– Просто человек, а раз думающий – значит, большевик. У вас все, кто за правое дело, большевики. Тех к стенке. Давай начистоту: ты видел, как дерутся большевики, то бишь наши красногвардейцы. Теперь сравни, как дерутся ваши корниловцы. Почему они дерутся плохо? А потому, что чуют свою неправоту. Знают, что это за власть, а ежели вы победите, то другая власть пойдет на все ухищрения, преступления, чтобы удержаться на бровке.

И это была голая правда. Ее видел Устин, понимал Устин. Народ и армия явно не хотели видеть царя на престоле. Они, даже солдаты из богачей, не очень-то жаловали помещиков. Страшились, что, сядь царь снова на престол, все останется по-старому. А старинка уже оскомину набила. Более того, снова продолжение войны. А уж война-то так обрыдла, что и не обсказать.

– И всё же ты, Макар, большевик.

– Как тебе ответить? Душой будто бы большевик, но не все приняла от большевиков душа. Большевик – это значит все забыть, все отдать и жить думами и делами народа. Я же мужик. И как всякого мужика меня начинают одолевать разные нудливые мыслишки вроде этих, что, мол, возьми власть большевики, то и земли мне отведут на лёжку коровы. А ты знаешь, что зе́мли у нас есть, покосы тоже, живем не хуже других. Может статься, что станем жить, как все, худовато, да с натяжкой на завтрашний день, – уже забыв, кто перед ним, от души заговорил Макар. – Нет у меня партейной книжки, что носят при себе большевики настоящие. А ежли уж говорить как земляку аль сват свату, то уж запутали нас большевики и эсеры по самую маковку. Бунтанули матросы Кронштадта. Керенский нас из-под ареста – и на подавление того мятежа. Подавили. Пустили из своего брата кровь. Снова в Питер. Пошли вы на нас, мы с теми же матросами, которых мы расстреливали, встали стенкой против вас, мы ить не железные: то бей красных, то бей белых. В душе – росстань. Путня в душе. Хочется всё бросить и бежать отсюда. И убежал бы, но тебя зовут к себе большевики и говорят, что, мол, ты самый сознательный солдат, надо добить контру, а уж потом домой. Вот и крутимся с Евлампием, как белки в колесе. Обрыдло.

– М-да, значит, и ты ищешь брод в этом огне? – вздохнул Устин. – А я-то думал, ты его уже нашел. Большевики – те знают, где тот брод.

– А кто его не ищет? Только дураки без раздумий бросаются в огонь. Вот и ты мечешься. Обманули тебя, пошел против своих же.

– Меня, Макар Алексеевич, не обманули. Я шел и буду идти за царя и отечество. Новая власть себя уже показала, а придут к власти большевики – они еще больше себя покажут, многим глотки заткнут горячей пулей. Те кочевряжиться не будут, как эти временщики.

– Ты в этом убежден?