Распутье

Пришло тихое утро июля 1918 года. Солнце на несколько минут заглянуло в камеру, бросив решетчатую тень на пол, на заключенных, что лежали на больничных койках. Шишканов поднялся, выглянул в коридор. Удивило, что дверь камеры не была закрыта. Два чеха резались в карты на грязном столике. Бросили беглый взгляд на заключенного, продолжили игру. Шишканов пожал плечами и медленно пошел по коридору. Никто его не остановил, никто не закричал. Осмелился, заглянул в одну камеру, другую. Здесь сидели русские, чехи, мадьяры. Население смешанное, но явно неунывающее. Нашел Могилева. Тот улыбнулся Шишканову уже как старому другу:

– Отошел? Добре, можно открывать митинг и начинать агитацию за советскую власть. Только кого здесь агитировать? Охрану еще можно, а эти уже на сто рядов наши. Обратил внимание, что чехи хлопают ушами? При случае можно и убежать. Согласен?

– Да, – кивнул головой Шишканов. – Такой вольности я еще не видел в тюрьмах.

– Чехи говорят, что они цивилизованная нация, не то что русские, не будут чинить издевательства над заключенными, если они будут вести себя хорошо. Но и другое, что если кто-то убежит из камеры, то вся камера будет подвергнута репрессиям. Ещё подумаешь, бежать или погодить. Деньги есть? Тогда пойдем в лавку, купим махры. Есть и продуктишки, можно подкрепиться. Корм – дерьмо, но говорят, Общество Красного Креста по возможности подкармливает.

– Как вы попали в плен?

– Так и попал: перескочили мостик, а тут на нас чехи. Выщелкал обойму нагана, навалились, скрутили. Не тюрьма, а детский сад. Я уже кое-что изучил, расположение тюрьмы такое: первый этаж – это карцеры, грязные и сырые ямы, туда попадать не след, второй – камеры-одиночки, третий тоже, а наш уже общий. В одной из этих одиночек Костя Суханов.

– Как? Говорили, что он бежал.

– Нет, он не бежал, как говорят, даже не пытался бежать. А жаль. Убьют. Этот мятеж он и сейчас считает недоразумением. Не признавайся, что ты большевик, враз угонят в концлагерь на Вторую Речку, а уж там хана. Прикинемся мужичками-простачками, может быть, и выкарабкаемся. На Второй Речке каждую ночь гремят выстрелы, убивают большевиков. Вот тебе и цивилизация. Даже Красный Крест туда не пускают. Сюда же для него полный доступ.

– Много ли попало наших в плен?

– Очень много. Геройски умирали сучанцы. Они, хоть и вооружены были старыми берданами, долго сдерживали натиск чехо-собак. Много разговоров о геройстве Шевченка, он будто с остатками своего отряда долго осаживал белых. Потеснили японцы. Сволочи! И пока они будут здесь, поверь мне, нам не дадут ходу. Русский народ пришли защищать?! Как бы не так!

В лавке купили махры, копченой колбасы. Поели, закурили, прогуливаясь по двору тюрьмы.

К обеду пришла Груня с представителями Красного Креста, передали заключенным кружки, ложки, еду и белье.

Груня рассказала Шишканову, что красные отошли к Спасску, но ходят слухи, что и Спасск уже пал. Мало того, пала Сибирь, Забайкалье в руках Семенова, чехи всюду наступают. Что делать?

– Драться, Груня, драться.

– Но столь много лить крови – это страшно! На каторге и то было легче. А что здесь творится! Ловят большевиков, убивают подозрительных или сочувствующих из-за угла, насилуют, грабят. Слушай, я тогда хотела у тебя спросить про Устина, да так и не спросила. Где он?

– Видел я его несколько раз на фронте. Герой, весь в крестах и медалях. Но он не с нами, если жив. Он монархист до последней волосинки.

– Не может быть. Он такой добрый, такой человечный!

– Таким он и остался. Разве монархист не может быть человечным и добрым? На Николая II говорят, что он тоже был добрый и человечный, не был тверд, не был властелином. Потому, мол, и запустили Россию, что жили без кнута и розг. А будь Николай таким, как Иван Грозный, Пётр I и ряд других царей, мол, Россия бы шла другим путем. Говорят и такое, что война тоже началась по его доброте. Мол, на Сербию напала Австрия, а Россия заступилась, объявила всеобщую мобилизацию. Германия то же сделала, а затем объявила России войну. Всё это было так. Но только Германия давно была готова к этой войне, а Россия еще дремала. Вот тебе и доброта. Иная доброта граничит с глупостью. Устин, возможно, еще не растерял своей доброты, не озверел, но то, что он глуп в доброте своей, я в этом совершенно уверен. Неужели он не может понять, что монархии не будет и быть не может? А раз не понял, значит, глупец.

– Можно подумать, что большевики – до единого умники? Ваш Никитин вошкался с разной сволочью, оставил наших без оружия. Умен, очень умен! Теперь оружие добываем у воров и проходимцев типа Кузьмина.

– Какого Кузьмина?

– Вашего, ивайловского. Он сейчас, наверное, самый богатый человек в этом городе. Вся Миллионка[68] в его руках, все воровские притоны под его властью.

– Не горячись, я не осуждаю Устина. Даже больше, мне его по-человечески жаль. Случись с ним беда, то первый пойду на выручку. В такой мешанине может и умный запутаться. Таким, как Устин, надо помогать, открывать глаза на события, чтобы они были с нами, а не против нас. Скучаешь?