Распутье

Он обвел глазами тайгу, поднял голову и хрипло завыл. Так завыл, что у побратимов мороз прошел по коже, стало знобко. Вой оборвался. Дьявол лизнул руку Журавушке, Арсё, тяжелым взглядом посмотрел им в глаза и медленно начал спускаться по лазу.

Побратимы замерли на скале. Броситься бы, остановить Черного Дьявола, но оба понимали: можно остановить его, но нельзя остановить смерть. Дьявол уходил умирать. В вое он выразил всё. За ним даже не бросились волчата. Поджали хвосты, вздыбили на загривке шерсть. Тоже смотрели вслед Черному Дьяволу, когда-то сильному, быстроногому, а теперь немощному.

Дьявол вышел на сопку. Остановился, долго-долго смотрел на людей, что замерли на скале, на волчат, сделал шаг, другой, исчез за хребтом. Всё. Не мелькнет больше тень Черного Дьявола среди деревьев, не бросятся прочь враги от его рыка.

Побратимы молчали. А что говорить? Только слезы, которые, как и смерть, не удержать, если они просятся, скатывались по щекам. И когда Журавушка посмотрел на своего любимца Урагана, он и в его глазах увидел слезы. Волк плакал.

Плакал волк, а что же оставалось делать человеку… Побратимы посмотрели друг на друга, отвернулись. Оба поняли, что кто-то из них, последним, вот так же уйдет умирать в сопки. Счастье тому, кто умрет первым. Хоть похоронен будет…

– Может быть, уйдем к людям? – спросил Арсё.

– Чтобы они убили меня? Хорошо, пойдем. Мне останется прибавить к моему, так и не снятому приговору о расстреле, еще стычку с партизанами, воровство оружия – и ты будешь хоронить меня.

– Тогда будем жить в тайге. Люди тоже умирают, как собаки, бывает и такое, – грустно сказал Арсё.

– А собаки, как люди. Исчез Устин. Не пришел на базу, значит, он тоже одиноким волком умер в каком-то логу. Не дошел до меня. А не сходить ли тебе к нашим?

– Нет, в ту сторону я не пойду. Раз ушел от своих – предал. Я тоже стал волком. Буду ходить туда, где меня не знают, куда ходил давно. Там меня, если и помнят, то как ороча Заргулу, здесь знают как Арсё.

– Теперь придется самим дозор нести. На этих пока надежда плохая, – кивнул на волчат Журавушка.

– Будем нести, всё работа.

19

Черный Дьявол умер. Умер, оставив добрую память в людях, в добрых людях. Он сам был добр, если к нему были добры люди, помогал добрым.

А вот волки в человечьем обличье? Кто вспомнит добрым словом о них, на которых десятки невинно убиенных?

Большинство бандитов были пьяны, но Устин видел, что Мартюшев пил мало. Пропускал тосты. Что же он задумал? Устин пил по полной, ему то и дело подливал спирт его адъютант. Так напился, что увели в балаган под руки.

– Ничего, – гремел Устин. – Пьяный проспится, а дурак никогда. Пейте, люди, пока пьется!

Упал на постель, Лапушкин склонился над ним, Устин прошептал:

– Понаблюдай за Кошкиным. Не своди глаз. Мартюшев и Кошкин либо близкая родня, либо знакомые. Вот те и чекист.

– Неужели предаст?

– Не предаст, а постарается спасти Мартюшева. Но как? Если скажет Мартюшеву, чтобы тот убегал, тогда он поймёт, кто мы. Мартюшев мне не верит, это и ты заметил. Но Мартюшев не побежит, он поднимет тревогу. Теперь понял, в чем наша ошибка? Я просил двадцать, а дали десять.

– Тогда бы из десяти было два предателя. Вся сложность в том, что люди таежные на сто рядов перероднились и перекумовались. Поди узнай, кто здесь сват, а кто брат.

– Уходи, я пьян, я буду петь песни.

Устин пьяно запел:

– Я умру, я умру, похоронят меня.

И родные не узнают, где могилка моя…

Песню подхватили бандиты, она отпугнула сов, зверей, тянулась слезливо над тайгой.

«Черт, как я не заметил сразу, кто подал Мартюшеву знак. Как теперь отвести беду? Убрать Кошкина? Тогда надо будет доказать, за что убрали. Снять Мартюшева – насторожится Кузнецов…»

Кошкин сел рядом с Мартюшевым, но тут же между ними втиснулся Лапушкин, обнял Мартюшева Лагутин. О чем-то говорят. Немедленно собрать оружие? Но разве смогут шесть человек удержать сорок шесть бандитов? Нет. Безоружные разбегутся по тайге, там же и вооружатся. У каждого бандита есть в тайге запасная винтовка с патронами. Что же делать? Сейчас могут загреметь выстрелы, тогда… Надо убирать Кошкина. А ведь свой человек. Но убирать надо. Он по глупости хочет спасти Георгия Мартюшева. Сколько же продлится эта пьянка? Кошкин пьян. Остальные чекисты притворяются пьяными.

Устин внутренне метался, лег у входа, не спускал глаз с этих двух. Если, что, то он выстрелит в Кошкина, потом скажет, что Кошкин показался подозрительным. Но ведь…

– Черт, зачем я прикинулся пьяным? Рано, надо было еще посидеть. Но тогда бы наши не узнали, кто тот Иуда.

В балаган ввалился Лагутин. Тихо сказал:

– Кошкин рвется к Мартюшеву. Что делать?

– Надо убирать.

– Но как? Я узнал Кошкина. Это приемный сын Георгия. Пусть больше был за батрака, но считался сыном…

20

Ночь. Тихо подмигивают звезды, будто что-то хотят сказать людям. Но что? Смотрит на звезды Саломея печальными глазами, хочет у них спросить, где Устин. Неужели он стал таким подлым, что начал убивать женщин и детей? Но ведь он дал слово, что пойдет и сдастся. Не сдался. Почему?