Распутин

- Он самый... Теперь это уже совсем белый старик, а тогда это был юноша, которого мать и везла как раз пристраивать в Петербург... Вы извините, что я говорю Петербург - Петроград у меня что-то не прививается. Да тогда и не было Петрограда, а был Петербург и даже Санкт-Петербурх... Да... А так как Званцевы были очень бедны, то и заехала Анна Михайловна к моему отцу за подкреплением: он родню поддерживал охотно. Отец обласкал молодого человека и обещал дать и денег и письма рекомендательные. Обрадованная Анна Михайловна горячо благодарила его и решилась рискнуть еще просьбой: «Может быть, братец, - в нашей семье с двенадцатого года французский язык был не в фаворе - может быть, братец, вы снабдили бы Васю и чем-нибудь из платья: он как раз вашего роста. У него на этот счет очень слабо, а ваши запасы и ваш портной известны всем и в столицах». - «Хорошо, - говорит отец, - надо посмотреть, что тут можно сделать...» И тут же позвал он своего камердинера и приказал ему развесить в зале прежде всего все жилеты, чтобы он сам мог отобрать для Васи некоторые. И вот чрез некоторое время камердинер докладывает, что жилеты для обозрения готовы. Мой отец в сопровождении Анны Михайловны и Васи вышел в зал: по спинкам стульев, на сиденьях, на рояли, по столам и диванам, всюду и везде висели и лежали жилеты - эдакая многоцветная, пестрая россыпь, так сказать... И обошел их все мой отец раз, обошел два, останавливаясь то перед тем, то перед другим, прикидывая, размышляя, еще обошел... «Нет, сестрица, - вдруг решил он, - извините, но дать Васе что-нибудь из жилетов я не могу. И денег дам, и письма, как сказано, но из одежи, извините, не могу...»

Иван Николаевич весело рассмеялся. Серафима Васильевна с усилием улыбнулась. Красивые глаза Тани остановились на взволнованном лице Володи с вопросом: да что такое у вас случилось? Володя вдруг порывисто встал. Мать в испуге глядела на него, и в глазах ее уже наливались две большие жемчужины. Галактион Сергеевич, покашливая, рассматривал свои изумительные ногти.

- Папа, ты видишь сам, что даже твои триста шестьдесят пять жилетов не помогают... - сорвавшимся голосом сказал Володя. - Нам всем так тяжело, точно связанные... И надо сказать все... сразу...

- Говори! - не подымая глаз от ногтей, тихо сказал Галактион Сергеевич.

Серафима Васильевна побледнела еще более.

- Мамочка... Таня...

И Таня - точно молния ее вдруг озарила - сразу поняла все. И затрепетала: «Да он просто не любит меня, если решается на такой шаг!» И она строго взглянула на его отчаянное лицо, в котором были и страх, и любовь, и решимость, и что-то совсем, совсем новое, точно торжественное, ужасающее. И лицо это сказало ей, что он ее любит, как прежде, но что - так надо.

- Мамочка... Таня... папа все уже знает... - оборвался опять Володя. - Я должен идти на... фронт... Иначе совершенно невозможно...

Мать, закрыв глаза платком, торопливо пошла вдруг из комнаты.

- Мамочка! - крикнул Володя жалостно, протягивая к ней руки.

Мать остановилась вполоборота, бледная, строгая и торжественная.

По лицу ее бежали крупные слезы.

- Я... я знала... Я - согласна... Но... я сейчас приду... Не мешай мне...

И она вышла. Только Галактион Сергеевич знал, что она пошла молиться. Таня, во все глаза смотревшая на своего совсем нового теперь Володю, не знала, что ей теперь надо делать. Только в душе все яснее становилось: он уйдет и, может быть, не вернется. В груди что-то вдруг затеснило, и она разрыдалась.

- Таня... Милая... - со всех сторон обступили ее. - Надо быть мужественнее... Что делать? Судьба... Таня, если я останусь, мне будет стыдно... стыдно, стыдно... И ты сама будешь потом стыдиться меня и презирать... Танюша, это тяжело, но он все же прав! Надо идти... Но, деточка моя, ты и нас заставишь всех плакать...

- Таня!

Все обернулись.

Бледная и черная, с сияющими глазами, но уже умиротворенная и точно просветленная, сзади стояла Серафима Васильевна. Таня подняла ей навстречу свое искаженное страданием и мокрое лицо. Та протянула к ней руки, и Таня с новым взрывом рыданий бросилась к ней на шею. Серафима Васильевна то молча гладила ее по плечам, то губами водила нежно по золотистым волосам девушки.

- Решено, значит решено, и да будет воля Божия... - тихо, но твердо сказала Серафима Васильевна. - И первое, что мы должны сделать, это... теперь же благословить детей как жениха и невесту... Вы согласны, Марья Ивановна?

Вся заплаканная, Марья Ивановна, не открывая лица, только кивнула головой.

- Вот это прекрасная мысль! - просиял взволнованный Иван Николаевич. - Это вот хорошо... Тайное да будет явным... Хе-хе-хе...

- Ну, тайное... - дрогнув губами, улыбнулся бледный Галактион Сергеевич. - Оно давно явно, но явное да будет всеми признано и благословлено...

И он сердечным жестом протянул одну руку сыну, а другую старому другу.